Перламутровая дорога - [22]

Охотник исчез, и, вероятно, где-то там, под Калугой сегодня выпадет обильная роса, чтобы завтра, на утренней зорьке, подняться ввысь синим, прозрачным туманом и осесть крупными каплями на еловых ветвях, где беспокойно будут переговариваться между собой непонятно чем встревоженные тетерева. А по ровной дороге, отливающей розовым перламутром, пробежала глубокая трещина, и там, где только что исчезли отполированные морской волной камни, брызнула зелёными лучиками тонкая шелковистая трава.

Глава 8

Пространство вновь обрело свою глубину: дорога, то там, то здесь, проблёскивая блестящей каменной чешуёй, закручивалась между сопок и убегала к горизонту, на который с севера начали лениво наползать ультрамариновые облака. Оттуда, от горизонта, где чернела покатая морская грань, по направлению к островам побежали вздорные игривые волны, они были почти невидимы, но от них перехватывало дыхание и начинало сильнее биться сердце.

Ждан чувствовал их волнующую лёгкость и радостную дрожь. Они дарили ощущение обновления, унося с собой ту накопившуюся тяжесть, которая стесняла душу и будоражила совесть, но вечно оставалась в сухом остатке, не растворяясь ни в пронзительных песнях ветра, ни в медитативном клавире дождя, ни в сложной симфонии моря, неутомимо и вдохновенно звучащей над внимающими островами. Но волны не несли в себе никакой музыки, однако каким же восторженным трепетом отзывалась на них душа, взмывающая ввысь, туда, где ещё совсем недавно парили ослепительные хрустальные птицы. Волны, накатываясь на острова, вспыхивали в своей едва различимой синеве скоротечным жёлтым огнём, одаривая встречные предметы тлеющими горячими следами. Ждан мог видеть, как тает в прозрачном теле волны и его след, смешиваясь с горящими тенями камней и стелящихся кустарников. Было в этой световой феерии что-то необычайно торжественное, убеждающее разум подчиниться невероятной энергетике волны и не пытаться поверить беспомощной алгеброй рассудка открывшуюся гармонию от неведомого мира.

А вдруг и любое ощущение счастья оттуда? Этот детский вопрос хотя бы раз в жизни всякому приходил на ум, звучать он мог, правда, по-разному, но только никто и никогда не получил ещё на него вразумительного ответа. А как интересно, наверное, было бы знать правильный ответ многочисленным искателям счастья!

Ждан, также как и они, ничего не знал об этом, однако он был твёрдо уверен, что жизнь, предлагающая свою чашу бытия с чужими мечтами, счастья никому не предлагает, хотя и понятно, что под счастьем каждый разумеет что-нибудь своё, часто такое, что другой охотник за ним и счастьем-то не считает. Ждана чрезвычайно удивляло, с какой исключительной серьёзностью большинство относилось к своей погоне за счастьем: для такого дела строились грандиозные планы и тратились годы, самым фантастическим придумкам приносились всевозможные жертвы, ради них же претерпевались любые лишения, лишь бы капризное счастье сжалилось, снизошло, оценило по достоинству все их приготовления и труды… А счастью претила людская серьёзность, оно внезапно появлялось невесть откуда, перебегая чьи-то судьбы, и неожиданно исчезало, никому ничего не обещая и не переставая удивляться человеческой наивности и доверчивости.

Ждан догадывался об исключительной легкомысленной природе счастья и вовсе не рассчитывал на его благосклонность по отношению к себе. Гораздо вернее не полагаться на то случайное и непостоянное, с чем обычно приходит к нам ветреное счастье, а не допускать к себе несчастья, и делать для этого всё, что в наших силах. Так трезво размышлял Ждан, когда ему приходилось думать об этом. А несчастья обычно приходили с другими людьми и, скорее всего, поэтому Ждан сторонился всяких компаний и стремился избежать любого общения.

Но люди этот вопрос решали для себя иначе. Ждан, как человек не тоскующий по невозможному и не ждущий от жизни никаких подарков, представлялся окружающим человеком лишённым внутренних проблем и противоречий, пожалуй, даже баловнем судьбы, счастливчиком… К нему тянулись, его общества искали, но Ждан стремился лишь к природе, к общению с ней посредством холстов и красок. Ждану казалось, что природа благожелательно внимает ему, более того, ведёт с ним непрерывный и непринуждённый диалог, хотя трудно было отделаться от упрямой мысли, что он слышит лишь приглушённое эхо, в котором было очень сложно узнать собственный голос, изменённый и преображённый окружающим пространством. Только для Ждана было неважно, обладает ли его окружение независимым от него сознанием или способно лишь вбирать в себя чужой разум и отражать от себя чужие чувства – всё равно оно представало для Ждана щедро наделённым всеми качествами живого существа.

Но как же люди – часто вопрошал сам себя Ждан. Всегда они связывают со мною что-то, что я им дать не в состоянии. Ведь я непременно обманываю все их ожидания, хотя, казалось бы, никоим образом не даю для них ни малейшего повода.

Ждан никак не мог научиться вести себя так, чтобы у людей не складывалось впечатление, что он владеет тем сокровенным, непознанным и спасительным, которое они все так безуспешно ищут. Но именно такая иллюзия и возникала, развеять которую не удавалось никак: ни безуспешно изображая себя неудачником, ни спрятавшись в ненадёжной тени одиночества, ни пытаясь сразу же разочаровать в себе собеседника. Ничего не помогало – окружающие продолжали считать Ждана счастливчиком и баловнем судьбы.