Перламутровая дорога - [21]
Ждан не сочувствовал пленнику дороги, он лишь хотел избавить себя от общества бывшего калужского крестьянина и невольного жителя Дальневосточной Республики. Его беспокоило только одно: почему он их видит. Возможно, из-за сильных эмоциональных всплесков, которые выводят его за рамки привычного восприятия мира, а, может, из-за его неосторожного желания знать, заглядывать за кромки бытия, где крутятся-вертятся не блестящие зубчатые колесики пространства-времени, а зияют жутковатые бездны, с пыльной паутиной, блуждающими шумами и странными предметами, сбивающие с толку всех непрошенных гостей. Да, природа готова привечать людей, считая их своими детьми, и совсем не готова воспринимать их как взрослых. Взрослых, отвечающих за себя и других, которые сами решают, что им нужно и зачем. Но люди всё-таки больше дети, если они так настойчиво пытаются разобрать по колесикам этот загадочный будильник жизни, даже не зная, что они будут делать с частями, полученными в результате его демонтажа.
Как ни желал Ждан быть независимым от своего окружения, он, как и многие другие впечатлительные люди, был наделён детской неспособностью абстрагироваться от происходящего вокруг, и подчас был подвержен влиянию настолько, что любой человек легко мог поселиться в его душе и способен был хозяйничать там, подобно нагловатому квартиранту. Этим, скорее всего, и объяснялась замкнутость Ждана и его нежелание находиться в любом обществе, откуда мог взяться неожиданный подселенец. Постоянная необходимость быть другим чрезвычайно утомляла Ждана, его внезапные перевоплощения лишали как жизненных сил, так и способности самостоятельно чувствовать, видеть, творить. Да и надёжно защититься от других ему всё же удавалось не вполне. А нашедших временное пристанище гостей приходилось долго потом таскать за собой по горам, полям и лесам, пока их праздные разговоры, отдающиеся колючим эхом во всех уголках души, не терялись в шуме листвы, звоне ручьёв, хрусте снега, криках птиц… И здесь ему тоже, как и всегда, помогало море, выручали горы и благоволило небо.
Ждан огляделся вокруг. Казалось, что дорога приходила к нему отовсюду, и с любой стороны к Ждану был обращён охотник, словно внешнее пространство поменялось с внутренним своими местами. Помочь охотнику и тем самым обезопасить себя от него. Отдающий – приобретает, этого нет у Лао Цзы, возможно, из-за неоднозначности трактовки такого посыла. Ждан очень ценил безмятежное состояние своего внутреннего мира, только в этом состоянии он и был способен работать, понимать природу и подражать ей. Такое состояние наделяло его многими возможностями, которые никак не могли обнаружиться у тревожного сознания, отягощённого чуждым влиянием. Ждан словно бы обретал невесомость, казалось, не существовало никакой дистанции между ним и наблюдаемым им миром, и он был способен проникать во всякий уголок своего окружения, не только проникать, но и становиться им, превращаясь то в мохнатые кружева елей, то в цветущие мхами столетние стены, представать лёгкой дымкой на горизонте или воплощаться в заросшую кувшинками и осокой водную гладь. Ждан проживал эти кусочки иных существований, таких удивительных и таких непохожих на человеческие, перед тем как отобразить их в подвижных узорах красок, когда они привычно замирали между узелков плетения живописного полотна.
«Если так могу я, то, возможно, это доступно и для других, – думал Ждан, – только перенаселённая призраками душа охотника не в состоянии оторваться от этой проклятой дороги. Но сделать это ведь очень просто: нужно только не стараться всё понять и объяснить, не жалеть, не желать, не помнить! Даже если предположить, что все слова людских судеб давно уже написаны за нас, построены в предложения и распределены по абзацам, мы всё-таки в состоянии в этих текстах расставить знаки препинания и расставить их по своему усмотрению».
– Вспомни, охотник, те мгновения, когда ты был счастлив. – Ждан посмотрел прямо в недобрую темноту под его бровями, где, как показалось, зажглись слабые, зеленоватые огоньки.
– Счастье – это свобода! – прожевал охотник. Было заметно, что он о чём-то вспоминал.
– Свобода или несвобода это лишь вопрос внутреннего выбора.
Охотник недоверчиво кивнул.
– Ты, счастливчик, полагаешь, что я выбрал свою несвободу?
– Я полагаю, что есть шанс выбрать другое! Вспомни те мгновения, когда ты был счастлив. Утреннюю зорьку, догорающий ночной костёр или утиную охоту, когда ты вёл за собою лёгкую лодку…
Охотник представлял себе совершенно иное, но это было неважно: оттуда, с его ночных ветвей, где притаились дремлющие тетерева и куда от синего мха поднимались тонкие струйки холодного тумана, не были видны столь ненавистные ему заснеженные скалы, а, главное, рядом с ним не было никого из тех, кто неотступно тревожил его память, не позволяя ему сосредоточиться на чём-либо ином. Километрах в десяти тихо спала маленькая калужская деревенька, и стояли тяжёлые травы в звёздочках чертополоха и в голубоватом бисере тлеющих светлячков. Проклятая дорога и ненавистный посёлок исчезли, канули в небытиё, сознание охотника вмиг затянуло ровной фиолетовой мглой, над которой синим дымком заструился лёгкий невозмутимый след чего-то давнего, осевшего на дне времени, бодрящего, как глоток свежего воздуха после грозы и такого волнующего, зовущего, сосредоточившего в себе что-то бесконечно важное, но так глупо и неосторожно утраченное. Безразлично, что это было, но душа охотника потянулась за ним, вслед этому тающему следу дневного синего ангела. Ангела провозглашающего солнце.
Сборник рассказов, эссе и очерков о великом городе, о его особенностях, традициях, культурных и исторических памятниках. Понять душу города и ощутить ауру его пространства непросто, для этого нужно не просто знать, но и уметь видеть, чувствовать, ощущать.
«Город Солнца» – так называют жители Кисловодска свой город. И называют его так не без оснований, хотя он не имеет почти ничего общего с известным идеальным городом, созданным фантазией великого итальянского мыслителя. Здесь речь идёт о городе реальном, таком, каком его встречает тот, кому посчастливилось отдыхать в этом прекрасном и благодатном месте.
«Письмо с юга» – это путевой очерк о путешествии по Черноморскому побережью, от Геленджика до Адлера. Отчего же «Письмо»? «Письмо» – поскольку весь его текст выдержан в эпистолярном ключе, где лишь изредка автор обращает внимание своего адресата на факты и события из истории края. Своим адресатом автор видит человека, близкого себе по духу и предпочтениям, кому понятны все упоминания и цитаты, присутствующие в тексте.
Сборник рассказов, эссе и очерков о великом городе, о его особенностях, традициях, культурных и исторических памятниках. Понять душу города и ощутить ауру его пространства непросто, для этого нужно не просто знать, но и уметь видеть, чувствовать, ощущать.
Москва глазами петербуржца, впечатления от пребывания в столице двухтысячных. Путевые заметки о путешествии из прежней Москвы, в Москву нынешнюю.
В сборнике собраны очерки и эссе о трёх итальянских городах, Риме, Флоренции и Венеции. Для тех, кто впервые оказался в Италии, книга может стать своеобразным путеводителем, ибо основным городским достопримечательностям, культуре и местному колориту в ней уделено самое пристальное внимание. Кроме того, авторские впечатления от увиденного помогут читателю лучше разобраться с такой вечной и актуальной темой, как неослабевающий интерес и искренняя любовь русских людей к Италии.
В этом романе рассказывается о жизни двух семей из Северной Каролины на протяжении более двадцати лет. Одна из героинь — мать-одиночка, другая растит троих дочерей и вынуждена ради их благополучия уйти от ненадежного, но любимого мужа к надежному, но нелюбимому. Детей мы видим сначала маленькими, потом — школьниками, которые на себе испытывают трудности, подстерегающие цветных детей в старшей школе, где основная масса учащихся — белые. Но и став взрослыми, они продолжают разбираться с травмами, полученными в детстве.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.