Перламутровая дорога - [18]

Шрифт
Интервал

«Счастливчик», – тяжело, по слогам произнёс незнакомец. Из-за мохнатых бровей и нелепого головного убора совсем не было видно его глаз, но чувствовался взгляд – глубокий, вязкий, недобрый.

– Каждому по вере и сути его, – Ждан отвернулся, разговаривать с незнакомцем не хотелось. Конечно, слова помогают принять эту несправедливость как данность, но не такие слова, и Ждан это хорошо понимал.

– Вот, смотри, – пыльный незнакомец поднёс к лицу Ждана ладонь, которая представляла собой сплошную мозоль. – Вот она, моя суть! Ждан зачем-то взглянул на собственную руку и удивился поразительному контрасту. «Как же он прав! Вот она моя суть! Хотя, какая суть, кто, что знает о ней, кто её постиг?» Ждан попытался всё-таки поймать взгляд пришельца из вечности, но снова не увидел его глаз, и обращённый в сторону незнакомца взор, провалился в тёмный, тесный проём, в котором угадывался дикий, перевёрнутый мир, противоречащий своими законами всему тому, что было для Ждана близко и дорого. Это был взгляд в бездну. Ждан однажды уже заглядывал туда. Такое случилось во времена его студенчества, летом, во время сессии. В Академии над библиотекой в тёмном закуте лестничной площадки на облупившемся потолке зловеще чернел прямоугольный проём, ведущий в чердачные помещения, за которыми с самых первых лет постройки здания закрепилась недобрая слава. Обычно закрытый железной решёткой, окрашенной блестящим битумом, проём дымился пыльным сумраком, сильно редеющим в своёй глубине, и был наводнён какими-то необъяснимыми шорохами, скрипами и глухими звуками. Невозможно было даже предположить, для чего он существовал. Вход в чердачное помещение находился в совсем другой части здания со стороны флигеля и представлял собой обыкновенную деревянную дверь, обитую серой жестью.

На решётке проёма всегда висел тяжёлый замок, и Ждан частенько устремлял свой взор вглубь заповедного пространства, вслушиваясь в непонятные звуки. Проём притягивал, манил своей тайной жизнью, будил фантазию, растворяясь в сознании навязчивой непостижной речью и блуждающими тенями-призраками. Не будь там замка, Ждан бы без колебаний встал на перила лестницы, ухватился за скобу в стене, дотянулся до металлического швеллера проёма, а дальше уже не составило бы никакого труда проникнуть в густой полумрак, где жили беспокойные тени и несмолкающие звуки.

И однажды он замка не обнаружил. Решётка на массивных кованых петлях опускалась вниз, на манер лестницы, будто бы приглашая Ждана, чем он благополучно и воспользовался.

Помещение оказалось не таким большим, как представлялось Ждану. Всё центральное пространство занимал какой-то изолированный объём высотой в полтора этажа, возможно, это было хранилище библиотеки, переходящее в верхотуру актового зала, о чём красноречиво свидетельствовали огромные канатные стяжки, к которым внизу крепились хрустальные ярусные люстры, а ещё далее была различима полусфера главного вестибюля, восходящая прямо к чернеющему потолку и доминирующая над всем чердачным полумраком. На ближайшей к Ждану стене, под потолком, располагались ещё несколько дверей, перед которыми находились небольшие площадки, но к ним не вели никакие лестницы и они казались попросту висящими в воздухе. По противоположной стене от пола вверх, набегая друг на друга, громоздились пустые рамы, чьи зияющие пустоты воспринимались вполне материально, как полотна, причём полотна, исполненные такого сокровенного смысла и говорящие о таких тайнах, что у Ждана перехватило дыхание, словно бы он увидел необъяснимо как собравшиеся вместе все шедевры мировой живописи.

Высоко над полом в фасадной стене имелось небольшое окно, через которое струился очень густой солнечный свет; в окружающей полутьме эта струя света была похожа на мощную светящуюся балку из молочного полупрозрачного стекла, подпирающую фасадную стену с внутренней стороны. Вокруг неё все предметы представали во всём своём романтическом блеске запустения – разводы сырости переплетались с разноцветными узорами плесневого грибка, дополняемые островками пыли, ветвящейся и заплетающейся на манер крошечных пушистых кораллов. Печать забвения лежала и на всём другом, находящемся поблизости, но уже покрытого вечной тенью и поэтому трудно различимого.

Конструкция крыши представляла собой сооружение, собранное из тонких коротеньких брёвен и отдалённо напоминало паутину, сплетённую гигантским насекомым, способную растворить в себе всё, что сумеет долететь до её узорчатой слепящей черноты, будь то блуждающие шорохи и звуки или рыхлые тени, образующиеся благодаря движению меняющей свою площадь и цвет солнечной трапеции.

И верно: все звуки – городские шумы или же плеск крыльев птиц, живущих здесь в немалом количестве, а также звуки, идущие изнутри здания, – отражались от влажных стен быстрым эхом и замолкали где-то там, вверху, соединяясь с вязкими густеющими тенями. Особенно Ждана удивили шаги и голоса, проникающие сюда с парадной лестницы.

Конечно, было невозможно разобрать никаких слов, но речь не теряла своей эмоциональной окраски, хорошо был слышен смех и стуки из скульптурных мастерских, находящихся в самом углу здания, на его противоположном конце.


Еще от автора Виктор Владимирович Меркушев
Конец года. Фаблио

Сборник рассказов, эссе и очерков о великом городе, о его особенностях, традициях, культурных и исторических памятниках. Понять душу города и ощутить ауру его пространства непросто, для этого нужно не просто знать, но и уметь видеть, чувствовать, ощущать.


Город солнца

«Город Солнца» – так называют жители Кисловодска свой город. И называют его так не без оснований, хотя он не имеет почти ничего общего с известным идеальным городом, созданным фантазией великого итальянского мыслителя. Здесь речь идёт о городе реальном, таком, каком его встречает тот, кому посчастливилось отдыхать в этом прекрасном и благодатном месте.


Письмо с юга

«Письмо с юга» – это путевой очерк о путешествии по Черноморскому побережью, от Геленджика до Адлера. Отчего же «Письмо»? «Письмо» – поскольку весь его текст выдержан в эпистолярном ключе, где лишь изредка автор обращает внимание своего адресата на факты и события из истории края. Своим адресатом автор видит человека, близкого себе по духу и предпочтениям, кому понятны все упоминания и цитаты, присутствующие в тексте.


Город у моря. Фаблио

Сборник рассказов, эссе и очерков о великом городе, о его особенностях, традициях, культурных и исторических памятниках. Понять душу города и ощутить ауру его пространства непросто, для этого нужно не просто знать, но и уметь видеть, чувствовать, ощущать.


Из московского дневника петербургского визионера

Москва глазами петербуржца, впечатления от пребывания в столице двухтысячных. Путевые заметки о путешествии из прежней Москвы, в Москву нынешнюю.


Итальянские впечатления. Рим, Флоренция, Венеция

В сборнике собраны очерки и эссе о трёх итальянских городах, Риме, Флоренции и Венеции. Для тех, кто впервые оказался в Италии, книга может стать своеобразным путеводителем, ибо основным городским достопримечательностям, культуре и местному колориту в ней уделено самое пристальное внимание. Кроме того, авторские впечатления от увиденного помогут читателю лучше разобраться с такой вечной и актуальной темой, как неослабевающий интерес и искренняя любовь русских людей к Италии.


Рекомендуем почитать
Слоны могут играть в футбол

Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.


Плановый апокалипсис

В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.