Переводчица из «Интуриста» - [7]

8

Итак, сегодня целый день — на выставке. Обедать будем там же, в ресторане «Золотой колос». Жаль, что Асикайнен не может поехать с нами. Он чувствует себя лучше и даже сказал мне утром, улыбаясь:

— Вот теперь вы поедете на экскурсию без меня. Жаль…

— Что вы, господин Асикайнен…

— Не господин — товарищ.

— Прекрасно — товарищ! Вы выздоровеете, и мы поедем с вами на выставку вдвоем. Хорошо?

Асикайнен поворачивает к Аарне бледное лицо:

— Разве плохо? Как ты думаешь, Аарне?

Аарне морщит нос, растягивает губы и приставляет себе пару рожек. Получается чертик. Чертик шевелит рожками и говорит тонким голосом:

— Это прекрасно. Это великолепно. Будь здоров, дружище.

Мы все смеемся. Я машу Асикайнену рукой: поправляйтесь, товарищ!

Итак, мы едем на выставку. Почти все уже собрались в автобусе. И, как всегда, около автобуса — толпа наших советских людей. Жмут руки, улыбаются, обмениваются значками. Кто-то трогает меня за руку. Выглядываю из окна. На тротуаре стоит молодой парень и протягивает мне значок. Я удивленно смотрю на него: что ему нужно?

— На память, — говорит парень. — Возьмите на память о Москве.

Я смеюсь: парень принял меня за туристку. Я молча отстегиваю значок со своего пальто и протягиваю парню.

— Дружба, — говорит парень.

— Дружба, — повторяю я за ним. И прибавляю по-фински: — Рауха — мир!

— Откуда? Из какого города? — спрашивает парень. — Город какой? Хельсинки? Турку?

Я качаю головой:

— Лахти.

Парень стучит пальцем себе в грудь:

— А я — Ленинград. Слышали: Ленинград? На Неве город.

Я не выдерживаю больше:

— Я тоже Ленинград. Тоже город на Неве!

Я смеюсь над парнем. А он растерянно смотрит на меня. Автобус трогается. Медленно рассекая толпу пешеходов, автобус минует шумный перекресток. Я выглядываю из окна. Парень стоит на тротуаре и озадаченно смотрит нам вслед. Я машу ему рукой.

9

В ресторане «Золотой колос» я сажусь за один стол с Микколайненом и его сыном. Сыну, наверное, лет двадцать. У него бледное, несколько отечное лицо и странный, неприятный взгляд прищуренных глаз. Он смотрит всегда очень пристально, и от этого с его лица не сходит выражение крайней напряженности и не разглаживаются морщины между бровями. Он почти ничего не видит. Я знаю историю его болезни, потому что сама ездила с ним и его отцом в институт, а потом на оптическую фабрику, где ему заказали специальные цилиндрические очки. Тогда господин Микколайнен был молчалив и говорил только о здоровье сына.

Он и сейчас молчит. Подвигает сыну тарелку и кладет с ним рядом кусок хлеба. Потом он поднимает на меня глаза.

— Как вам понравилась выставка, господин Микколайнен? — спрашиваю я.

— Выставка — это чудесно. И сегодня такой хороший день — настоящая весна. Вы знаете, вот мы живем в маленьком городке, никуда не выезжаем, мы с женой целыми днями работаем, а по вечерам ходим к нашим родителям — они уже очень старые — пить кофе. И вот для нас очутиться вдруг здесь — это… как бы вам сказать… это переживание. Когда я смотрю на все это, я думаю: неужели и здесь, на этой земле, существуют несчастья? Кушай, Лео, кушай. Хлеб я положил тебе справа. Так вот, я спрашиваю: неужели и здесь существуют несчастья? Вы знаете, мы с женой были счастливы. У нас свой маленький домик — сейчас я покажу вам его фотографию, мы строили его сами, а землю нам подарили родители на свадьбу, — сейчас я вам покажу его. Нет, куда-то положил, не найду. Свой дом, работа — что еще нужно человеку для счастья? Право, — он усмехнулся, — грех было обижаться. И мы были счастливы. И когда родился мальчик, мы тоже были счастливы. У нас были кое-какие деньги, и мы могли воспитать сына. Мы назвали мальчика Лео. Вы знаете, Лео не финское имя, и многим не нравилось, что мы называем его так, но моя жена так была счастлива, а имя Лео — такое красивое имя, что мы назвали его Лео. Я копил деньги, чтобы приобрести мастерскую, и наконец купил ее, маленькую мастерскую по изготовлению картонных ящиков и коробок. Мастерская такая маленькая, что я работал в ней один, да и много ли коробок и ящиков нужно такому маленькому городу, как наш? Но я мечтал, что со временем мой сын Лео войдет в дело и мы расширимся. Ведь мы могли бы продавать коробки и в другие города — я работаю хорошо, и на мои коробки еще никто не жаловался. И я мечтал о том времени, когда Лео вырастет. Но он рос слепым. Вернее, почти слепым. Сначала он видел что-то, а годам к восьми ослеп. Нет, Лео, второе еще не подали, а это пустая тарелка.

Вы сами понимаете, как может слепой человек помочь мне в моей работе. Ведь Лео нисколько нельзя напрягать зрение. Ведь ему нельзя было даже учиться.

— Да, мне нельзя учиться, — неожиданно произнес Лео, и на лице его обострилось выражение напряженности. Он начал шарить рукой по столу, пристально вглядываясь в белую скатерть.

— Тебе что, Лео? — спросил отец. — Тебе нож?

Лео молчал, продолжая двигать рукой.

— Вилку? Хлеб?

— Нет, ничего. Я просто так. — И Лео сцепил пальцы обеих рук так, что они хрустнули.

Я украдкой взглянула на Микколайнена и сказала, наклонившись к нему, шепотом:

— Он волнуется. Быть может, его волнует ваш рассказ?