Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании - [169]

Они – либералы-западники и красные патриоты, – конечно, расходятся в оценке Сталина и сталинской эпохи. Либералы-модернизаторы, как писал в анализируемой выше статье Игорь Яковенко, видят в Сталине прежде всего тирана, душителя свободы. Патриоты-традиционалисты видят в нем прежде всего спасителя традиции российского великодержавия. Но и первые и вторые полагают, что Октябрь сыграл позитивную роль в истории России, и самое главное, что стоящие за Октябрем идеалы обладают несомненной исходной исторической и моральной ценностью. И потому я действительно не вижу качественных мировоззренческих различий, к примеру, между западником, одним из руководителей русскоязычной европейской еврейской общины Борисом Шпигелем и профессором, историком Филипповым, автором вызвавшей бурную дискуссию записки «О концепции курса истории России 1900–1995 гг.». С моральной точки зрения действительно нет различий между заявлением Бориса Шпигеля, что нельзя «поставить знак равенства между преступлениями нацизма и коммунистических режимов, в первую очередь сталинскими репрессиями… Есть зло тут, есть зло там, но нельзя сравнивать Гитлера со Сталиным. Нельзя сравнивать Гулаг с Освенцимом. Это разные идеологии и разные причины, почему люди туда попали»[380] и утверждением авторов «концепции», что «террор» Сталина был террором особого рода, ибо он был поставлен на службу реализации социалистического идеала, «был поставлен на службу задачам индустриального развития». Конечно, в позиции Бориса Шпигеля есть нюансы, отличающие его подход к коммунистическому террору от подхода авторов «концепции» к сталинскому террору. Борис Шпигель отличает преступления коммунистических режимов от преступлений Гитлера еще и потому, что с его точки зрения нельзя ставить знак равенства между истреблением людей по классовым, идеологическим соображениям от истребления людей по этническим причинам. Согласно концепции Бориса Шпигеля классовый геноцид нельзя приравнивать к этническому. Согласно этой точке зрения, в первом случае мы имеем дело не с геноцидом, а просто с террором. Но, повторяю, в главном, в убеждении, что люди, погибшие от сталинских репрессий, являются всего лишь «жертвами», которые были неизбежны во имя воплощения в жизнь коммунистического проекта, позиции упомянутых выше авторов совпадают. И этот факт еще раз подтверждает исходный тезис моего анализа, согласно которому наша антикоммунистическая революция августа 1991 года была неполноценной в мировоззренческом отношении, ибо ее субъектами были шестидесятники-ленинцы, красные с головы до ног, ибо она была не столько антикоммунистической революцией, как в странах Восточной Европы, а антиаппаратной. Шестидесятники, например, Отто Лацис, как я обращал внимание выше, настаивали на «рационализации» ленинского красного террора, нынешние красные патриоты настаивают на рационализации сталинского террора. И никто из них не отказывается от главного, от марксистской точки зрения, будто только через революционное насилие возможен полноценный прогресс.

Кстати, сама по себе попытка рационализации террора сталинской эпохи, рационализации и насильственной сталинской коллективизации, и последующего голодомора, является еще одним подтверждением правоты Михаила Гефтера, который говорил, что марксистские убеждения, сама вера в то, что существуют так называемые «ритмы истории», в то, что ленинский Октябрь «сдвинул мировую ось» в верном направлении, побуждают выработать «рациональное» отношение к иррациональному пристрастию Сталина к рекам крови. И на самом деле, если быть последовательным в убеждении, что преступления во имя коммунистических идеалов – это всего лишь неизбежные жертвы исторического процесса, что «каждая революция влечет за собою огромные жертвы для класса, который ее производит»,[381] то и надо согласиться с теми, кто настаивает на спокойном, прагматическом, даже «государственном» подходе к репрессиям сталинского периода. В том-то и дело, что нельзя быть сталинистом, не будучи ленинцем, но и нельзя, будучи ленинцем, не быть сталинистом.

Глава VI Чего больше в идеале коммунизма – жажды справедливости или жажды смерти?

§ 1. Иррациональная природа веры в идеалы коммунизма

Труднее всего объяснимо и является наиболее ярким свидетельством иррациональности современного русского национального сознания всеобщее убеждение, что идеалы коммунизма все же несли в себе нечто возвышенное, что нынешние антикоммунисты посягают на святое, на какие-то безусловные ценности. При этом надо учитывать, что реальных, конкретных знаний о сущности, о содержании коммунистического идеала у нынешней России куда меньше, чем у нас, советских людей, изучавших в институте азы марксистской философии. По крайней мере, с точки зрения здравого смысла трудно объяснить привлекательность для современного человека, человека XXI века, идеалов коммунизма в том виде, как они были, к примеру, описаны в «Коммунистическом Манифесте» Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Что может быть привлекательного для современного человека в идее отмирания религии и религиозных чувств, в идее отмирания традиционной моногамной семьи и семейного воспитания детей, в отмирании самой личной, эмоциональной привязанности родителей к детям и детей к родителям, в идее отмирания нации и национальных чувств, и самое главное, что может быть привлекательного для современного человека в идее отмирания традиционной, христианской европейской морали, восходящей к Нагорной проповеди Христа. Что может быть для современного человека привлекательного в самой коммунистической идее милитаризации экономики, в требовании не просто «обязательности труда для всех», но и обязательного участия в «промышленных армиях, в особенности для земледелия».