Перешагнувшие через юность - [46]

Всю ночь саперы минировали поляну. Утомились так, что хоть ложись тут же рядом со своими минами и отдыхай. Погасли звезды на небе, посветлело оно, край его, тот, откуда должно взойти солнце, слабо окрасился, зарозовел. И тут появились немцы. Они вытягивались в цепь, в другую, в третью… Цепи автоматчиков приближались к поляне. Куда деваться саперам? Уйти отсюда уже невозможно. Даже не уползти. Сразу заметят, перестреляют в затылок всех до одного. Вон их сколько, врагов-то.

Внезапно затакали пулеметы Дегтярева. Пулеметчики, которых лично подобрал Евтушенко, указал им позиции, первыми заметили опасность. Они и вынудили гитлеровцев отступить. Саперы понимали, что для них это только отсрочка. При вторичной атаке навряд ли удастся спастись.

О том же самом думали и пулеметчики. Сергей Иванов давно уже выбрал пригорок поудобнее, где кусты росли погуще, оборудовал ячейку для стрельбы из ручного пулемета, сделал запасную площадку и замаскировался. Он-то раньше других пулеметчиков и дал длинную очередь по врагу, заставил его откатиться. Немцы попятились, потом шарахнулись по сторонам, начали обходить роту саперов, застрявших на поле, и пулеметчиков, охранявших их. Предстоял серьезный бой. Основная масса противника хлынула к Иванову, чья огневая точка играла особую роль в спасении саперов.

Гитлеровцы уже не шагали в открытую. Они изменили свой боевой порядок, стали приближаться перебежкой, крадучись. Иванов нажал на спуск — враги залегли. Снова поднялись, упрямо полезли. «Если подойдут на дистанцию броска гранаты, тогда все, — прикинул боец, — несдобровать мне тогда». Его пулемет опять загремел.

Вдруг голос, хриплый, отрывистый, как лай:

— Иван! Переходи к нам. К маме отпустим!

Вот мерзавцы! Узнали, должно быть, что здесь молодые воюют. Пусть младшему сержанту Иванову только-только восемнадцать исполнилось, но он уже кандидат в партию. И карточку кандидатскую получил накануне. В кармане у него письмо родным. «Дорогая мама, буду сражаться коммунистом».

Они решили взять его живым. Дорого обошлось им это: то тут, то там падали под губительным огнем пулеметчика Иванова фашисты. С потерями не считались, не обращали внимания на стрельбу с фланга, откуда ударили наши гвардейцы. Лишь бы добраться до русского. Взглянуть на него: каков он, этот смельчак? Но пулемет захлебнулся. Насквозь пробитое сердце Сергея Иванова остановилось.

После боя его подобрали свои же ребята, вытащили залитую кровью кандидатскую карточку и письмо. «Дорогая мама…» Да, он сражался коммунистом и погиб, как коммунист.

Бой еще продолжался, то затухал, то разгорался с новой силой, когда у подножия «Индюка» на партийном бюро полка принимали в партию лучших комсомольцев. Секретарь партбюро Киселев зачитал заявление одного из первых орденоносцев полка Джабраила Аллахвердиева, который сидел тут же, на каменном выступе, прижимая к себе автомат. На его счету было много славных дел. Подорвал в Донбассе мост, справился с заданием, хоть с неба самолеты обстреливали, а с суши танки одолевали. В предгорьях Кавказа с горсткой комсомольцев оборонял высоту под Хадыженском, проявил тактическое умение — были построены такие дзоты, откуда не только стреляли, но и гранаты метали. Сунулись туда гитлеровцы, да и отпрянули. А тем временем многие подразделения окружения избежали… Кто же этого не знает?

Грудь Аллахвердиева украшают орден Красного Знамени и медаль «За отвагу» — красноречивые награды. И биография его известна, хотя не так уж много событий за короткую жизнь произошло. Окончил среднюю школу. Поступил в индустриальный институт. Но какая может быть учеба, если Родина в смертельной опасности. Пошел добровольцем в полк.

Приняли Аллахвердиева в кандидаты партии единогласно. Демин едва успел его поздравить, как вызвали к командиру полка. И комиссара третьего батальона Юрасова, и старшину Аллахвердиева потребовали.

— В чем дело? — забеспокоился Кушкис.

— Девятая рота окружена!

Надо выручать ребят. Юрасов связался с комдивом 32-й. Генерал Тихонов обещал помочь.

— Зачем шум поднимать? — загорячился Аллахвердиев. — Давайте тихо уведем роту.

Комиссар согласился с ним.

Пошли они вдвоем. Бурлил на перекатах вертлявый Пшиш, норовил выскочить из берегов. Хлопья желтоватой пены скапливались там, где течение было поспокойнее, а середина реки краснела, переливаясь под закатным малиновым солнцем. Что ж, в случае обстрела можно спрыгнуть в воду.

У восточной окраины станицы Куринской пальба заметно усилилась. Справа и слева заныли пули, будто кто осиное гнездо разворошил. В трех шагах посыпались ветки, срезанные пулеметной очередью. День угасал, но все-таки было можно еще разглядеть там, вверху, откуда стреляли, силуэты врагов. Далеко они, не страшно. Однако неожиданно затрещало рядом. Вспышки озарили «машингевер» и солдатскую каску.

— Бьет наугад, — шепнул комиссар.

— Ничего, сейчас замолчит, — усмехнулся старшина.

Он юркнул в траву и ящерицей, извиваясь, пополз на пригорок. Ни шороха. И кусты неподвижны, словно не задевает их совсем разведчик. Где он — не поймешь, путь его проследить нельзя.

Минута, две, три… Нет старшины. А пулемет не унимается. По-прежнему строчит по реке и немного правее, в спину саперам. Слева тоже бьют, причем по звуку: чужие. Лишь изредка откликается «максим» или «дегтяревец». Время тянется медленно. Поторопить бы его, подогнать…