Перешагнувшие через юность - [44]

— Неужели все вырвутся и уйдут? — разволновалась Валя.

Евтушенко, не отрываясь, смотрел на небо и молчал. Там вдруг заныло. Откликнулись стоном горы, да таким жалобным, что саперы проснулись. Над ними бушевала лавина пламени, она, эта лавина, опускалась вниз, проваливалась. Будто вот-вот в землю врежется огромная комета. Гулко охнула гора, у которой расположился батальон, во все стороны рассыпались огни.

На рассвете осматривали останки ночного пирата. Тяжелый бомбардировщик медленно догорал.

Полк поднялся на вершину Елисаветпольского перевала. Лесная ширь заметно раздвинулась. Открылась гора «Индюк», увенчанная каменистой скалой, похожей на шею птицы. Показались «Два брата», «Семашхо», «Каменистая». Склоны их одеты буковыми и дубовыми лесами. На юге — море без конца и края. Сливается с небом. Небесная синева сверху — посветлее, морская снизу — потемнее.

— Ну и панорама! — воскликнул Снегура, закоренелый речник днепровского флота.

— А ты посмотри на Куринскую, — отозвался Евтушенко. — Там фашисты рвутся к Туапсе.

Пропагандист полка Владимир Лебедев, белокурый старший политрук с крупными чертами лица, прикрепил к ветвистому дереву карту. Возле нее собрались красноармейцы. Они всегда с нетерпением ждали этого часа.

— Значит, битва за Кавказ началась двадцать пятого июля. — Лебедев оглядел всех проницательными серыми глазами. — От нас с вами, товарищи, тоже будет зависеть, когда она кончится. Вот здесь, — указал он карандашом по линии от Новороссийска до горных горизонталей севернее Туапсе, — гранитной стеной стоит Черноморская группа войск Северо-Кавказского фронта. Дивизии врага рвутся к Туапсе. Им нужна база Черноморского флота. Они стремятся отрезать войска, расположенные вплоть до Новороссийска, с тем, чтобы повернуть налево и вонзить нож в спину Закавказским республикам. Наши мины должны преградить им путь. Стало быть, мы с вами должны сделать для этого все возможное и невозможное.

Затем он рассказал о положении на других фронтах.

Кушкис, выступавший после Лебедева, сообщил, что теперь в ротах по двадцать пять — тридцать коммунистов. Первичные парторганизации будут и впредь расти за счет лучшей части молодежи комсомольского полка. По тому, как выполняют боевые задания комсомольцы, судят, достойны ли они стать членами партии.

4

Саперы строили долговременные огневые точки, вырубали в скалах глубокие траншеи, делали лесные завалы, ставили мины. Заминировали каждую горную тропу, дорогу, поляну. На участке 32-й гвардейской стрелковой дивизии сунулись было тяжелые танки противника к станице Куринская, да напоролись на мины и повернули обратно. До конца героической обороны простояли они на приколе под Хадыженском. И пехотинцы 17-й армии гитлеровского генерала Руофа днем и ночью ходили на цыпочках — все боялись наступить на спрятанные мины. Только самолеты беспрепятственно шныряли над горами. Да минометы разбрасывали свои «груши» по горам и долинам.

Минные заграждения очень помогли дивизиям 12-й, 18-й и 56-й армий, противостоящим группе Руофа. Ведь от «Индюка» до Георгиевского саперами было построено сто десять огневых точек, в основном долговременных, с двумя-тремя амбразурами.

И горно-стрелковые дивизии, 46-я пехотная дивизия с артполком, моторизованная часть дивизии СС «Викинг», 96-й отдельный альпийский полк и другие части, наподобие иностранного легиона, навербованные среди проходимцев, застряли севернее Туапсе. Больше всего их скопилось между Хадыжами, Нефтегорском и Куринской. Они начали зарываться в землю, сооружать дзоты.

Один такой вражеский дзот не давал распрямиться гвардейцам 82-го стрелкового полка 32-й гвардейской дивизии — засыпал их пулями. Хотели взорвать его по поручению командира дивизии генерала Тихонова — не получилось. Тогда стали углублять передние траншеи. Кирками и ломами долбили саперы девятой роты каменистый грунт. Днем часто приходилось работать лежа под обстрелом противника. А ночью, в тишине, стукнут киркой — в ответ отзовутся минометы. И так вгрызались в дно траншеи сантиметр за сантиметром, пока не натолкнулись на валун. Круглый, словно специально выточенный искусным мастером, гладкий, как отполированный, он был настолько крепок, что ни кирка, ни лом его не брали. Металл высекал из него искры. Валун не дробился и не разламывался, несмотря на все усилия комсомольцев.

Лейтенант Клейменов отер пот со лба, ладонью пошлепал по упорному камню. Повернулся к старшему сержанту Королю.

— Стукнул бы разок. Мускулы-то у тебя вон какие.

Тот присмотрелся к валуну.

— А ну стойте, хлопцы. Не трогайте его.

Поплевал на руки, поддел камень ломом, крякнул и вывернул. Перевалил его через бруствер. Потом постоял, почесал в затылке. И, отшвырнув погнувшийся инструмент, припал на колени перед камнем, покатил его перед собой, будто мячик.

— Вот ведь Добрыня Никитич! — изумился Клейменов. — Играет!

Однако старшему сержанту было не до игры: он катил валун на возвышенность, прямо к самому дзоту. Гитлеровцы почему-то молчали. Может, не придавали значения «забаве» русского? Или ждали, когда приблизится, чтобы расстрелять в упор. Между советским бойцом и вражеским дзотом осталось несколько шагов. И тут из амбразур вырвался огонь. Король укрылся за камнем, по которому пули так и защелкали. Валун искрился, а боец, знай, толкал его руками, плечами, упирался в него головой. И все продвигал вперед свой необычный груз.