Перешагнувшие через юность - [15]

Лыжин приуныл. Пора возвращаться. Как бы рассвет не застал в тылу противника. Тогда уж не скроешься. И потерянных не найдут, и сами погибнут.

Повернули обратно. И тут Лыжин встал, как вкопанный.

— Стойте.

— Возвращаться будем? — спросил Ильченко.

— Как мне в голову не пришло! Ведь раненые не станут лежать без движения в окопах! Побоятся, что немцы подберут их… Тогда для них — плен. Конечно, раненые постараются выбраться из окопов! Пошли напрямик развернутым строем.

Прошли с полкилометра. Разочарованно посмотрели назад. Уже и надеяться перестали, как вдруг услышали подозрительный шорох. Замерли. Прислушались. Может, показалось? Нет, действительно шуршит что-то. Или кто-то.

— Давай по-пластунски, — Лыжин махнул рукой и пополз.

Чье-то дыхание рядом. Тяжелое, прерывистое. «Неужели наши?» — подумал Лыжин и стал присматриваться. Вроде лежит кто-то. Шорох. Сдавленный стон.

— О-ой!

— Тише, потерпи немножко, — отозвался другой голос, еле слышный.

Ну, конечно, наши! Тяжело раненные красноармейцы с трудом ползли. Преодолевали местность, отделявшую их от полка. Ждать спасения им было неоткуда: свои ушли, враги не спасут.

— Товарищи, родные!

Не сразу поверили, что самое страшное позади. Что за ними пришли, помогут.

Их напоили из фляжек. Взвалили на одеяла. Кое-кого подняли на закорки. И только двинулись, как вспыхнула осветительная ракета. Стали видны трубы минометов, вражеские солдаты возле них.

— Ложись! — крикнул Лыжин.

Все и так уже залегли, притихли. Он прикинул, как обойти эти кустики с их зловредными обитателями. Надо не только пробраться самим, но и вынести раненых.

Ведь ускользнули из-под носа противника! Через головы ребят летели мины, но пугали не они, а надвигающийся рассвет. До своих рукой подать, каких-нибудь сто шагов, да как проберешься на виду у неприятеля? Мины рвались совсем близко, осколки летели вослед.

И тут со стороны Северского Донца ударила наша артиллерия. Минометы врага захлебнулись, смолкли. А навстречу группе Лыжина ринулась чуть ли не вся санрота во главе с врачом Клавдией Васильевной Алешиной. Быстро и ловко перевязали раненых.

— Ну и умница ты у меня! — приговаривал комбат, тиская в объятиях Сашу Лыжина. — Орел парень! — Он обвел потеплевшим взглядом остальных разведчиков. — Все молодцы! Избавили от фашистского плена тринадцать своих товарищей! Вот только где четырнадцатый?

Четырнадцатого, Игната Мартынюка, так и не нашли.

Позднее стало известно, где и как он погиб. Вот ведь парень! Выбрался к какому-то поселку. В хатах — ни огонька. Темно и тихо. Попрятались, наверное, жители, затаились. А с краю села взлетная площадка оборудована. Фонарик едва мерцает на столбике у будки. И солдаты немецкие, кажется, спят. Запугали жителей, а больше им тут опасаться некого, отчаянно храпят, пролеживают бока.

Но перед тем, как уснуть, натянули колючую проволоку на столбы, заминировали границу аэродрома — это Мартынюк отлично видел из укрытия. И вот когда послышался храп солдат, он переставил мины на середину площадки. Знайте наших!

Утром здесь подорвался немецкий самолет, на котором прилетел полковник, представитель ставки Гитлера. Прилететь — прилетел, а выйти не успел. Взлетел в воздух вместе с обломками самолета.

Игнату Мартынюку это стоило жизни.

3

Вражеские самолеты шныряли в небе днем и ночью. Выискивали цели, обрушивали на них тонны бомб, стреляли из крупнокалиберных пулеметов и малокалиберных орудий. Взрывы, огонь, грохот.

А саперы-комсомольцы наводили мосты на Северском Донце, строили перед рекой долговременные огневые точки, устанавливали металлические колпаки над ними, подступы к запасным рубежам обороны начиняли различными минами.

— Мины кончились, товарищ комиссар, — доложил командир девятой роты старший лейтенант Винник и покраснел, словно именно он был виноват в этом.

Комиссар третьего батальона Киселев и замкомбата Евтушенко переглянулись.

— И в запасе ничего нет? — спросил Евтушенко, задумчиво потерев лоб тыльной стороной руки.

— Взрывчатки мы обнаружили целые склады. Взяли их под охрану. Там динамит, аммонал, тол… Запалы имеются. А вот корпусов для них нет…

— Неужели только в этом загвоздка? — взорвался Киселев. Лицо его налилось краснотой, уголки губ нервно подрагивали. — Где ваши взводные?

Первыми по вызову прибежали лейтенанты Пластинин и Бейлин.

— Вы кем работали до войны? — спросил комиссар Пластинина в упор.

— Конструктором московского завода.

— И вы, кажется, с высшим образованием? — перевел он посветлевшие от гнева глаза на Бейлина.

— Так точно.

— И не можете ничего придумать?! Тогда давайте вместе искать выход. А сейчас идите. Идите думайте!

— Разрешите обратиться?

Перед Евтушенко и Киселевым стоял красноармеец, переминался с ноги на ногу. Невысокий, плотный, скулы туго обтянуты заветренной кожей.

— Чумаков я.

— В чем дело, товарищ Чумаков?

— Да вот услышал, что головы здесь ломаете по пустякам.

Парень был дерзок, сам того, очевидно, не подозревая. Потому что очень уж наивен был его мягкий взгляд, пушистые бровки хотелось пригладить.

— Я тракторист, и этих штучек, железных корпусов для мин, могу наклепать сколько угодно.