Пересекая Африку - [118]

С Касонго возвратилась орда негодяев, что сопровождали вождя, в его грабительских рейдах. И Лоренсу да Соза Коимбре, сыну майора Коимбры из Бие, должна быть присуждена пальма первенства за достижение наивысшей степени негодяйства среди них.

Он не терял времени, явившись ко мне в попытке что-нибудь у меня выклянчить. И начал с предъявления претензии на оплату его, Коимбры, как проводника под тем предлогом, что это-де он показал Алвишу дорогу, по которой мы намерены достигнуть побережья. Прослышав же, что я пообещал Алвишу ружье, когда мы наконец все же выступим, он заявил, что равным образом имеет право на ружье.

В этом требовании я самым решительным образом отказал, и тогда Коимбра, которого туземцы знали под именем Кварумба, стал постоянно приставать ко мне со своими назойливыми просьбами о картоне для гильз, порохе, бисере — фактически же обо всем, что, как он воображал, мог бы из меня вытянуть.

Наряд и общий вид Коимбры стоили его характера. Его выдающуюся особу увенчивала засаленная, грязная и изодранная широкополая шляпа, изношенная до бесформенности и такая измятая, что и тряпичник бы прошел мимо нее, как не имеющей ценности. Рубаха его была столь же грязна, а повязанный вокруг пояса кусок травяной ткани волочился концом по земле. Волосы Коимбры были короткими и курчавыми, а почти безбородое его лицо в тех местах, где его не покрывала грязь, было грязно-желтого цвета. Даже не будь он постоянно полупьян, его налитые кровью глаза рассказали бы о разврате. Короче говоря, верный своей внешности, это был отъявленный мерзавец.

Алвиш, его наниматель, не отставал от него, выпрашивая всякие мелочи помимо обещанной винтовки, каковую, говорил он, ему особенно нужно получить во владение сразу же, дабы доказать существование соглашения между нами. После постоянных упрашиваний по этому поводу я разрешил ему взять винтовку, надеясь, что его можно будет заставить быстро уладить дела с Касонго и отправиться без дальнейшей оттяжки, когда он увидит, что я склонен щедро его оплачивать.

Прибытие Касонго не стало сигналом к быстрому нашему выступлению, как я надеялся. Повидав меня и мои чудеса, он начал клянчить все, что у меня было, — мои собственные ружья, шляпу, ботинки, пистолеты, книги; фактически все, что для него было новым, ему нравилось, и он это просил. И был столь назойливым и трудным попрошайкой, что избавиться от него было бы непросто даже агенту Общества по борьбе с нищенством[207].

Возвращая мне визит, он привел толпу жен и сопровождающих и почти три часа просидел на веранде Джумы Мерикани. Многие из женщин были с грудными детьми, и, так как костюмы кормилиц в Уруа весьма скудны, некоторую часть этой сцены, наверно, лучше оставить без описания.

Я поразился, видя, в свите Касонго большое число искалеченных людей, и еще больше был поражен, узнав, что многие были таким образом изувечены просто по прихоти или в виде примера его могущества. Его верный Ахат[208] лишился рук, носа, ушей и губ в результате припадков ярости у Касонго, но, невзирая на то что испытал столь жестокое обращение со стороны своего господина, казалось, боготворил землю, на которой тот стоит. Несколько других, столь же тяжко изуродованных, были не меньше приметны своей преданностью.

Касонго надувался от гордости и утверждал, что он-де величайший вождь во всем мире. Единственный, кто, по его мнению, может в какой-то мере с ним сравниться, — это мата яфа, вождь Улунды; тот тоже мруа и принадлежит к той же семье, что и Касонго[209]. Касонго любезно сообщил мне, что, если бы не препятствие, какое образует лежащее на пути великое озеро Танганьика, он посетил бы Англию, дабы посмотреть, что это за страна. Я подумал, что, возможно, наношу удар его тщеславию, когда говорю ему, что Танганьика — ничто в сравнении с морями, которые лежат между Африкой и моим домом. Но вождь просто заметил, что в настоящее время отложит свой визит, и велел мне сказать моему вождю, чтобы тот платил ему, Касонго, дань и прислал меня обратно с винтовками, пушкой (о которой он слышал от португальцев), лодками для плавания по его рекам и людьми, которые бы обучили его и его подданных пользоваться этими вещами.

Тут я сообщил важничавшему вождю, что те, кто знает, как делать вещи, которые ему, Касонго, требуются, — не тот народ, который станет платить ему дань, что, больше того, он, Касонго, не имеет никакого представления об их могуществе. Я опросил, сколько бойцов он может набрать и сколько их может посадить в самое крупное из своих каноэ. Вождь сказал, что не в состоянии сосчитать своих воинов, но для одного каноэ пятеро или шестеро будут самым подходящим числом. Я со смехом ответил, что составил хорошее представление о силе его войска и что очень малый начальник в моей стране часто командует большим числом людей, вооруженных винтовками. А вместо шести человек, которые могут плавать в одном каноэ, мы располагаем кораблями размером с остров, и, хотя каждый из них несет больше тысячи человек, они многие месяцы могут находиться вдали от земли.

Даже после этой беседы, допуская, что оказанное мной могло быть правдой, Касонго держался мнения, будто он — очень большой человек и я по-прежнему должен передать его послания моему вождю.