Переполненная чаша - [5]
Доктор Вольский говорил ей: «Ты пойдешь. Будешь ходить как все. Обязательно! Слышишь? Более того, ты у нас полетишь. Мы сохранили тебе ногу, чтобы ты могла летать. Слепили из таких вот кусочков», — он показал кончик пальца.
Грация (тогда она была еще Галей) недоверчиво улыбалась: «Странный этот доктор Вольский. Я взмахну ногой, которую склеили из крохотных, как ноготь мизинца, кусочков, и вознесусь к небу. Смешно!»
Но смеяться было больно. Порой она все-таки забывалась и хихикала и тут же, вскрикнув, дергалась от боли. И тогда приходила в действие вся система блоков, канатиков, тросов, грузов и противогрузов, полиспастов — целый кабинет физики, водруженный над ее ложем. Эта система начинала колыхаться, трястись, нагнетая боль, превращая ее в нескончаемую пытку, в дьявольский круг: смех — боль — крик — движение самозащиты — и новая боль — и опять крик… И долго-долго, мелко-мелко колыхалась ее послеоперационная спецкровать, а в глазах доктора Вольского все монолитнее застывал ужас, который прикидывался олимпийским спокойствием: так, мол, и надо, девочка, все идет по плану, скоро ты у нас полетишь…
Смех — боль — крик — непроизвольное движение — боль, боль, боль…
Было совсем рано — Пуховка пока молчала. Обычно же Грация просыпалась от того, что, собирая по дворам коров и овец, пастух, которого все звали Егорычем, азартно щелкал кнутом и громко ругался неприличными словами. Презирая себя и ненавидя Егорыча, Грация открывала глаза и ждала. Голос Егорыча приближался неумолимо. Щелчки с каждой минутой становились звонче, а ругательства — яростней. И Грация, еще не видя, все отчетливей представляла пастуха: невысокий белый воротник-стоечка красиво выделялся на его загоревшей до африканской черноты шее; на левом запястье у Егорыча сверкали массивные золотые часы; в его полуприкрытых глазах поселилась какая-то тайная мысль. Порой Грации казалось, что Егорыч — не настоящий пастух, а только притворяется пастухом, причем делает это неумело, потому что и дорогущие часы, и небесно-голубая рубашка из тонкого трикотажа с модной белой стоечкой, и проницательно насмешливые серые глаза — все это из иной, совсем не сельской, оперы, все, можно сказать, с головой выдает Егорыча, но вот кто он на самом деле, Грация была не в силах разгадать и пока не придумала.
Вот так каждое утро, уже неделю, Грация просыпалась — и ждала, и ничего не могла поделать с собой, хотя все: и мычание, и блеянье, щелканье кнута и, особенно, бурное сквернословие Егорыча, — все в этот момент раздражало и даже пугало ее. Грации представлялось, что через деревню движется могучая и неумолимая сила, что-то вроде чингисхановской орды, и эта сила была противна ее нынешней тихой жизни в большой комнате без клопов, как подчеркивала Антонина Михановская, с низкими потолками, наполненной запахами цветов и трав. Ну почему, думала отдыхающая в деревне Грация, никто не остановит пастуха, не пригрозит, не внушит ему, что такое поведение постыдно, позорно для цивилизованного человека, не запретит просто-напросто, наконец, ужасную матерщину? Есть же правила поведения в общественных местах, какие-нибудь постановления сельсовета, есть всеобщие законы, наказывающие распущенность и хулиганство… Но местные жители, как сговорившись, не вмешивались в поведение Егорыча, не перечили ему, возможно, боялись потерять пастуха, а он, распаляясь, видно, от такой вседозволенности, безжалостно и смачно сыпал по сторонам грязными словами, точно испытывал от этого непонятное Грации удовольствие. «Садист, — шептала она, когда иссякало терпение, — подлый садист…» И закрывала ладонями уши.
А желтая пыль, поднятая многими десятками копыт, клубилась над дорогой; ветер нес ядовитое облако вперед, все ближе к дому, где снимала комнату Грация; пыль садилась на крепкие глянцевые листья сирени, густо росшей вдоль забора, залетала и в открытое окно, припорашивая груши и яблоки, изображенные на клеенке, которой был покрыт маленький круглый стол у ее кровати. Но хуже, чем от пыли, гораздо хуже становилось Грации от возраставшей с каждым днем разнузданности Егорыча. «Куда-а, падлы, куда-а? — обрушился он вчера на свое не в лад топочущее стадо. — Куда, занюханные паскуды, претесь? Там интеллигентная женщина отдыхает, а вы…» И дальше последовало такое!.. Грация быстро и глубоко спрятала голову под ватное одеяло, сжимаясь от брезгливости и страха. В ее сознании не укладывалось, как этот, еще не очень старый, аккуратно подстриженный и хорошо одетый человек с внимательным и, похоже, понимающим взглядом, человек, за спиной у которого, а вернее — в душе, совершенно определенно содержится тайна, может вести себя столь грубо и низменно?
Но, слава богу, стадо проходило мимо и удалялось, на недолгое время оставляя после себя запах перепревшего навоза и сладкого парного молока. Голос пастуха, словно бы рассекаемый на части взрывным щелканьем кнута, постепенно уничтожался расстоянием. Затем он и совершенно растворялся в огромности воздушного пространства над лугами, которые с заметным наклоном скатывались к реке, чья серебряная полоска совпадала с далекой линией горизонта. И тогда вступала в свои полные права жизнь, уже полюбившаяся Грации: негромкая, как урчание сытой, ухоженной кошки, и неспешная, будто в сутках сорок восемь часов. В доме напротив, через улицу, каждое утро вкусно скворчала на сковородке яичница. За стеной, сладко позевывая и натыкаясь на стулья, лениво бродила хозяйка. Ее широкие босые ступни, звонко припечатывая, шлепали по крашенному в кирпичный цвет полу, точно так, как на той, далекой-далекой, речке, на камнях, выколачивают белье деревянными колотушками, вроде бы тяжеленными на вид, но легко и бойко взлетающими в руках деревенских женщин. Нередко, нежась поутру в постели, Грация вспоминала это порхание деревянных колотушек и удивлялась: зачем нужны камни, речка, вальки и — как их там? — ну, такие толстые ребристые доски, кажется пральники, если в каждом доме есть стиральная машина?
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.