Перемещенный - [3]

Лес тем временем становился все гуще. Стали попадаться новые деревья. Ранее лес был преимущественно сосновым, лишь кое-где вековые дубы вздыбливали свои царские вершины, мощными ветвями раздвигая более хлипкие сосны. Теперь же деревья встречались чаще лиственные. Некоторые из них он знал. Некоторые (а с каждым шагом таких становилось все больше) не были похожи ни на что, ранее виденное им в прошлой жизни. Странная форма листьев, непонятные желтоватые вкрапления, хаотично рассыпанные по бугристым стволам, занимали мысли Степана все больше, заставляя всерьез задуматься — это в какую же часть земного шара его занесло?

Под туфлями противно захлюпало. Неужели вода? Болото? Нет, скорее какая-то вязкая, неглубокая топь. Он выдернул ногу и ложбинка немедленно заполнилась мутноватой водой. Это уже кое-что. Встав на колени, Степан наклонился и сделал небольшой глоток. Вода как вода. Особенно, если не думать о том, какие микроорганизмы нашли в ней свое пристанище. Наплевав на все мыслимые и немыслимые правила гигиены, он напился вдоволь и всерьез пожалел, что не прихватил с собой хоть какую-то флягу.

— Хенде Хох!!!

Что-то холодное с силой надавило на затылок, заставив наклонить голову к самой земле — к той ложбинке, из которой он только что так беззаботно пил.

— Дир партизанен?

Праматерь божья!!! Розыгрыш? Степан попытался повернуть голову, силясь рассмотреть обнаглевшего шутника, но мощный пинок по мягкой точке заставил повторно уткнуться носом в землю.

— Найн, нихт партизанен! — выдохнул он, судорожно пытаясь извлечь из памяти хоть пару-тройку немецких слов. — Нихт партизанен, яволь, герр хер майор!!!

Похоже, вся эта словесная абракадабра возымела таки свое действие. Дуло автомата (или что там у него было) слегка отодвинулось, одарив счастливой возможностью выдернуть лицо из медленно, но верно наполняющейся водой выемки.

— Нихт партизанен, — липкий, противный страх постепенно растворялся.

— Нихт партизанен… — обладатель голоса, похоже, не на шутку расстроился. — Русиш?

— Русиш, — повторил Степан послушно.

Невесть откуда взявшиеся двое парней в форме солдат вермахта подняли его в горизонтальное положение и развернули лицом к говорившему. Короткоствольный автомат в руках немца уже торчал не у Степанового затылка, а дипломатично направлен куда-то в сторону.

Пленивший Степана немец оказался молодым парнем, лет двадцати трех — двадцати пяти. Худое интеллигентное лицо, очки в тонкой золотой оправе. Мышиного цвета плащ расстегнут, под плащом виден новехонький, с иголочки, мундир. Ноги в высоких кирзовых сапогах широко расставлены, узкая впалая грудь горделиво выгнута колесом, в общем, типичный фриц, словно живьем сошедший с киноленты военных лет. Фашист почему-то улыбался. Гаденько так, одними уголками губ, в то время как двое державших Степана парней рьяно ощупывали его карманы, вытряхивая из них скромное содержимое: рублей эдак пятнадцать мелочью, да длинный чек из продуктового супермаркета. Все находки тщательно изучались главарем, кривая улыбка которого с каждой минутой становилась все гаже.

Добрались таки и до его заначки. Степан дернулся было, отчаянно желая спасти кровно заработанные баксы, но ствол автомата худого недоросля предупреждающе нацелился в живот. Он даже прищелкнул языком от восторга, донельзя довольный произведенным эффектом. Немец явно развлекался. Видать, в этой глуши с развлечениями было туговато. Не спеша, даже чуть брезгливо, он поочередно разглядывал баксы, зачем-то нюхал, скручивал, затем тщательно сверил год выпуска каждой купюры и, более того, даже записал их в блокнот. У Степана не было никаких сомнений в том, что немец, будь на то его воля, промурыжил бы пленника до самой смерти, но вдруг широченные кусты прямо у него за спиной раздвинулись, и из них высыпало штук пятнадцать мужиков. Все, как один, бородатые, заросшие, со всколоченными шевелюрами и выпученными от усердия глазами. Позади еще двое таких же ханыг волочили пулемет безбожно устаревшей конструкции. Степан в детстве видал такой в краеведческом музее. Назывался он вроде бы «Максим», имел щит, прикрывающий от пуль, да пару колес — чтоб сие тяжеловесное чудо можно было катить по земле. Одеты они были как попало: кто в полинявшей гимнастерке и ярко-алых галифе, кто в холщовой рубахе до колен, из-под которой вызывающе торчали волосатые ноги, некоторые так вообще попросту нацепили на себя немецкие мундиры. Трофейные, надо полагать. Объединяло всю эту новую компанию лишь одно: ярко-алые ленточки, нашитые на обшлагах рукавов.

— Мужики, я свой!!! Сво-ой!!! — заорал Степан дурным голосом, моля Господа только об одном: лишь бы не зацепила его шальная пуля, лишь бы не коснулась чела костлявой дланью смерть-злодейка. — Смерть фашистским оккупантам!!!

Трое фашистов, с которыми Степан только что имел личную беседу, аж присели от его крика, а затем, словно опомнившись, синхронно развернулись к атакующим и… И тут Степану показалось, что он сходит с ума.

— Тух-тух-тух-тух-тух!!! — дергались в руках автоматы фашистов.

— Тра-та-та-та-та!!! — отвечал им пулемет «Максим». Это двое мужиков в арьергарде партизанской колонны мгновенно среагировали, направив его на врага. Остальные партизаны залегли и ответили таким плотным огнем, что у него едва не заложило уши.