— Все бабы как бабы
— А моя богиня.
— На каждом заборе
— Напишу ее имя!!!
Прилипчивая, банальная до отвращения, мелодия, снова и снова буравила мозг Степана, не давая сосредоточиться ни на какой, хоть мало-мальски дельной мыслишке.
«Методика для оболванивания народных масс», — подумалось ему, но даже столь скромное высказывание утонуло в бесконечном, незыблемо накатывающем, как морской прибой, придурковатом мотиве.
— Какой козел с утра пораньше… — проскрипел было Степан и тут же пристыжено умолк: ведь песня звучала не где-то там, а зарождалась в его подсознании. Да еще и голова, стоило лишь слегка ее повернуть, просто взрывалась адской, невыносимой, но такой знакомой похмельной болью. А ведь Степану сегодня на работу. И мало того: придется оббивать пороги налоговой инспекции.
— Провались этот мир, провались в самую утробу мироздания!!!
Степан хотел было уже приоткрыть левый глаз (правый у него почему-то заплыл), но в самый ответственный момент посетили его какие-то странные, туманные воспоминания, и откуда-то из недр его невинной души в один миг поднялся отвратительный, всепоглощающий ужас. Он вспомнил вчерашний день. Во всех подробностях. Вспомнил с такой анатомической ясностью, что по телу прокатилась нервная дрожь. Ну конечно же, все дело в старом недоумке.
Старик… Он не всегда был в его жизни. Точнее — месяц назад его вообще не было. Ежедневно Степан выходил из подъезда и шел по своим делам. Иногда эти дела приносили прибыль, иногда разочарования. Иногда… В любом случае это была его жизнь.
— Как дела? — спрашиваем мы друг у друга.
— Все пучком! — и в этом одном-единственном слове, если призадуматься, укладывается все наше безоблачное существование. Все пучком!
Утром Степан запирал квартиру и спускался по зашарпанным ступеням, стремясь случайно не коснуться ладонью оплеванных перил. У парадных дверей его всегда встречала черная, как смоль, кошка и, если он не забывал прихватить кусок чего-то съестного, день у нее начинался с плотного завтрака.
Старик… Он появился как-то внезапно. Вот не было его, и тут вдруг: нате, пожалуйста. Оборванный, простуженный, хрипло сипящий. Одежда чрезвычайно бедная и, тем не менее, на удивление чистая. Ботинки не расползаются по полу вонючей квашней — они тщательно начищены. Кому из вас хоть раз посчастливилось увидеть тщательно начищенные ботинки у бомжа?
Первое время Степан проходил мимо. Ну мало ли кто решил в подъезде справить нужду? Он пометит территорию и пойдет. Пойдет по своим делам, в свою жизнь, точно такую же одинокую и совершенно бессмысленную.
Но этот не шел. Он стоял в подъезде утром, стоял днем, он ничего не говорил, ничего не ел. Лишь изредка Степан слыхал от него длинные, протяжные стоны. Либо просто сипение. Сипение на одной ноте. Пару-тройку раз Степан пытался с ним заговорить, но в ответ получал лишь протяжное:
— Ссссссссссссссссссссссссссс.
Временами пробовал подкармливать. Еда резво исчезала (ему на радость). Так все и продолжалось некоторое время, пока Степан не уличил в хищениях свою знакомую черную кошку.
— Сссссссссссссссссссссссссс, — вот все что Степан слышал от старца. — Сссссссссссссссссссссс, — эти звуки стали преследовать его ночами. — Сссссссс…–
Только этот звук, только он разрывает тишину подъезда.
Невероятно, но старик продолжал жить. Жить, вопреки всем законам растительной жизни. Жил, сипел и сморкался. На этом, как ни странно, его функции заканчивались.
В один прекрасный день бессонница Степана достигла апогея и он, чуток повздыхав, решил таки раскошелиться на частного детектива.
За стариком следили две недели. И хотя стопка ежедневных отчетов на столе Степана продолжала расти, повествовали они лишь об одном: объект из подъезда не выходит. Стоит, иногда топчется на одном месте. Время от времени издает протяжные горловые звуки. Не пьет, не ест, по нужде не ходит.
В какой-то момент Степан махнул на все рукой, отправился к другу и изрядно расслабился, поглотив несметное количество коньяка. Покинул он его в районе двух часов ночи, неспешно загрузился в такси и под аккомпанемент незамысловатой мелодии какого-то охрипшего зека, которого так обожают все таксисты, отбыл в родные пенаты. Что же было дальше? Оххх… Он попробовал приподнять голову и получил новую порцию умопомрачительной боли. А дальше он помнил подъезд и цепкую руку старикана, схватившего его мертвой хваткой, и мир, разлетевшийся на тысячу осколков. И их было уже не собрать.
Голова его покоится на камне. Такой вывод Степан сделал, заставив себя титаническим усилием воли открыть левый глаз. Правый глаз он открыть не сумел. Скорее всего, именно им он приложился к все тому же камню. Точнее — каменной осыпи, на которой покоилось его истерзанное тело. Он еще чуток поелозил, заставил наконец себя принять вертикальное положение и осторожно осмотрелся. Прямо по курсу возвышался небольшой каменистый пригорок с изъеденной, словно коррозией, угловатой вершиной. А вокруг него расстилался лес. Не какая-нибудь чахлая лесопарковая растительность, покрытая сероватым налетом пыли, а именно лес. Лес с большой буквы. Гигантские, в два, а то и в три обхвата, вековые деревья тянули свои зеленые кроны в самую небесную твердь. Их разлапистые ветки намертво переплетались друг с другом, образуя сплошной, почти непроницаемый для солнечных лучей, зеленый купол. Отовсюду тянуло свежестью. Воздух просто идеально, умопомрачительно чистый, был насыщен целым сонмом неведомых ароматов. Повсюду сновали пчелы, какие-то мухи, жуки. Упитанные паукообразные твари неизвестных Степану видов заботливо плели свою паутину, ничуть не смущаясь соседства с небритым, оплывшим с жуткого перепоя, удивленно таращившегося на все это великолепие, абсолютно обалдевшим мужиком.
