Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов - [69]

Начнем с отправки рукописей за границу. Есть два основных свидетеля: Войнович и Липкин.

Как выше отмечено, Войнович лишь в 1984 году счел нужным публично заявить, что рукопись попала за границу его стараниями. Так он и ответил намекавшим в эмигрантской периодике на возможность связи публикаций гроссмановского романа с очередной интригой КГБ.

В подробности Войнович тогда не вдавался. Не объяснил, к примеру, откуда у него рукопись Гроссмана.

Почти что пять лет спустя это объяснил Липкин. В послесловии к мемуарам указал, что рукопись сохранил он: «Так за полгода до ареста романа в моем распоряжении оказались три — по числу частей „Жизни и судьбы“ — светло-коричневые папки. Обдумав дело со всех сторон, я решил упрятать папки в одном верном мне доме, далеком от литературы».

Какой «дом» и почему он верен Липкину, а также что значит «далекий от литературы» — не уточнялось. Однако на основании сказанного читатели могли догадаться: хозяин или хозяева жилища, где мемуарист «решил упрятать папки», отнюдь не литераторы. И по этой причине место хранения крамольной рукописи должно было оказаться вне сферы внимания КГБ. Значит, обыск маловероятен.

Предположим, так и было. Далее же Липкин сообщил: «За тремя папками отправилась Инна Лиснянская (я благоразумно считал, что мне туда ехать не надо) и привезла их Войновичу».

Тут ясности нет. Если мемуарист полагал, что за ним все еще следят сотрудники КГБ, получившие задание предотвратить заграничное издание гроссмановской рукописи, так и впрямь не следовало бы приходить туда, где ее прятал. Но тогда непонятно, с какой стати он исключал вероятность слежки за женой. Да и привезти «три папки» Лиснянская должна была ведомому диссиденту, из СП уже исключенному. В данном случае вероятность «наружного наблюдения» — почти стопроцентная.

Тем не менее сказанное Липкиным о выборе курьера подтвердил Войнович. Разумеется, косвенно. В интервью для фильма «Рукописи не горят» отметил, что «когда жена Липкина, Инна Лиснянская, несла рукопись ко мне, я жил на шестом этаже в доме со старым лифтом, в котором дверь открывается ручкой. А Инна Лиснянская жила в доме, где автоматически дверцы открываются. И вот она поднялась на мой шестой этаж и ждет, что дверцы откроются — дверцы не открываются, и она решила: западня…».

Подразумевалась операция КГБ. Впрочем, обошлось. Что и подчеркнул Войнович с привычной иронией: «Но потом она все-таки как-то выбралась, принесла мне эту рукопись».

Странная все же история. Липкин, опасаясь слежки, посылает жену передать крамольную рукопись ведомому диссиденту, Лиснянская осознает опасность, но соглашается.

На самом деле угадать мотивацию позволяет контекст. Так, Попов, рассказывая об участниках бесцензурного альманаха, отметил: «Кстати, и весь „МетрОполь“ вершился в антураже романтических отношений. Инна Львовна Лиснянская и Семен Израилевич Липкин именно в это время оформили свои многолетние отношения…».

Примерно в 1979 году «оформили». А гроссмановская рукопись передана Войновичу почти что на пять лет раньше. Значит, у сотрудников КГБ тогда еще не было формальных оснований вести наблюдение за Лиснянской. Потому, надо полагать, Липкин и утверждал, что «благоразумно» его решение — самому не забирать «три папки».

Насколько оно «благоразумно» — спорить не будем. Важнее другое: Липкин далее сообщил, что Войнович, имевший «опыт печатания за рубежом», попытался «сфотографировать машинопись. Первая попытка оказалась неудачной».

Но что значит «оказалась неудачной» — Липкин не пояснил. Потому осталось неясным, отправил ли Войнович за границу первую фотокопию или же решил найти способ изготовить другую, качественную.

Войнович же утверждал, что первую фотокопию отправил за границу. Правда, качество микрофильма считал невысоким.

Расхождение свидетельств непринципиально. Главное, Липкин — в послесловии к мемуарам — сообщил: «Войнович, как всегда, был настойчив, попытку повторил. Позднее я узнал, что он прибег к помощи Е. Г. Боннэр и А. Д. Сахарова».

Так Войнович, согласно Липкину, добился успеха. И роман Гроссмана «вырвался из оков».

Мемуарист не сообщил, когда же скопированная с помощью Сахарова и Боннэр рукопись была отправлена за границу. И все же читатель мог хотя бы приблизительно определить хронологический интервал — по сказанному далее. Как отмечалось выше, Липкин утверждал, что «пять лет» отказывались «зарубежные издатели русской литературы» печатать гроссмановский роман. Отсюда следует: микрофильм попал за границу примерно в 1975 году.

Но отсюда также следует, что о журнальных публикациях романа в 1975–1976 годах Липкин еще не знал. Или — не хотел упоминать.

Зато, как выше отмечено, мемуарист заверил, что ему «стало известно», на какие обстоятельства ссылались «зарубежные издатели русской литературы», в течение пяти лет отвергавшие роман «Жизнь и судьба». Они якобы утверждали, будто сама тема «второй мировой войны» неинтересна «теперешним читателям», и «о лагерях уже написал Солженицын». В результате, подчеркнул Липкин, главную книгу Гроссмана впервые опубликовал владелец именно «некоммерческого издательства».