Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов - [58]

Ослушники же упорствовали. И Кузнецов демонстрировал негодование: «Как раз естественное, нормальное развитие событий и не устраивало составителей альманаха».

Разумеется, «не устраивало». Как раз такое «развитие событий» и не было «естественным, нормальным», если альманах — бесцензурный. Вся затея теряла смысл.

Ну а Кузнецов особенно возмущался сказанным в предисловии. Объявил неприемлемым принципиальный отказ составителей от цензорско-редакторского вмешательства: «Ничего себе условьице для успешного решения задачи „расширения творческих возможностей советской литературы“!».

Критик и литературовед прав был — по-своему. Если точнее, по-советски. Далее Кузнецов утверждал, что «метропольское» условие — «на грани шантажа и фантастики: ни одно издательство в мире не в состоянии принять его, если там думают об интересах дела, а не о грязной игре, не имеющей ничего общего с литературой».

Вывод был очевиден. Из сказанного Кузнецовым с необходимостью следовало, что в любом заграничном издательстве, согласившемся опубликовать «Метрополь», думают именно «о грязной игре, не имеющей ничего общего с литературой».

Далее — конкретные инвективы. Кузнецов заявил: «Не такая ли игра как раз и затевается вокруг этого альманаха? Об этом говорит хотя бы тот факт, что составители принесли свой фолиант в писательскую организацию по просьбе секретариата уже тогда, когда текст альманаха, как выяснилось позднее, вовсю готовился к набору в некоторых буржуазных издательствах за рубежом. Не успели составители дать клятвенное заверение в чистоте своих намерений, заверить своих товарищей по организации, что альманах не отправлен за рубеж, что буржуазные корреспонденты ничего не знают о нем, как буквально на следующий же день на Западе началась пропагандистская шумиха вокруг „Метрополя“. Это ли не конфуз!»

Значит, главное обвинение — этического характера. Обман. Доказательства, по Кузнецову, налицо: «Оконфузились не только организаторы альманаха, но и те, кто пытается на столь ненадежной основе продолжать непристойную политическую игру».

Имя было названо. Кузнецов утверждал: «Небезызвестный американский издатель Карл Проффер, специализирующийся на подобного рода публикациях, заявил о своей готовности выпустить этот альманах».

Да, «заявил». О его решении опубликовать альманах сообщили пресловутые «голоса». Кузнецов же подчеркнул: «Всем понятно, что господин Проффер преследует при этом не литературный и даже не коммерческий, а голо пропагандистский интерес».

Значит, намерения заграничных издателей были очевидны — антисоветская пропаганда. Но более важен, согласно Кузнецову, вопрос о коллегах-ослушниках: «А вот какой интерес преследуют тут организаторы и авторы альманаха, и в том числе некоторые бездумно включившиеся в эту конфузную ситуацию профессиональные писатели, понять трудно».

Но и понимать, согласно Кузнецову, нет уже нужды. Тут «очевидно одно: подобная авантюра не прибавит им ни литературной славы, ни доброго отношения товарищей по литературному цеху, ни гражданского уважения читателей».

Почему итог не станет иным — Кузнецов объяснял подробно. Рассуждал о качестве: «Теперь, каков же уровень представленных в альманахе произведений? Здесь нет ни эстетических открытий, нет серьезных художественных завоеваний. Даже такие опытные литераторы, как А. Битов, или Ф. Искандер, С. Липкин или Л. Лиснянская, представили в альманах произведения заметно ниже своих возможностей. Произведения эти играют в сборнике, по существу, роль фигового листка».

Кузнецов пояснил также, что прикрывает «фиговый листок». По его словам, все, что и обычно: «А сраму, требующего прикрытия, в этом сборнике самых разносортных материалов хоть отбавляй. Здесь в обилии представлены литературная безвкусица и беспомощность, серятина и пошлость, лишь слегка прикрытые штукатуркой посконного „абсурдизма“ или новоявленного богоискательства. О крайне низком литературном и нравственном уровне этого сборника говорили практически все участники секретариата и парткома Московской писательской организации, где шла речь об альманахе „Метрополь“».

Если «говорили практически все участники», значит, были и воздержавшиеся от негативных оценок. Но тут Кузнецов обошелся без указания имен. Вывод же однозначен: «Эстетизация уголовщины, вульгарной „блатной“ лексики, этот снобизм наизнанку, да по сути дела и все содержание альманаха „Метрополь“, в принципе противоречат корневой гуманистической традиции русской советской литературы».

После такого вывода надлежало пропагандистски обосновать необходимость мер подавления. Ерофеев отметил, что «была спущена целая свора критиков альманаха, мнение которых о „МетрОполе“ (опубликованное в том же „Московском литераторе“) было единогласным: „порнография духа“».

Несколько месяцев писательское руководство добивалось, чтобы участники альманаха отвергли саму идею бесцензурного издания. Так, Ерофеев рассказывал, как их «пытались расколоть. Говорили, что нам не по пути с Аксеновым — у него на Западе миллион! Мерзко шутили по поводу фамилии Липкина: Липкин — Влипкин. Искандера старались „отбить“, но он не „отбивался“… Начались репрессии, бившие почти по всем „метрОпольцам“: запрещали книги (уже вышедшие не выдавались в библиотеках), спектакли, выгоняли с работы».