Перехваченные письма. Роман-коллаж - [143]

Из воспоминаний Мишеля Карского

Я смутно вспоминаю ночные бомбежки, сирены и отдаленные пожары, что, возможно, соответствует немецким бомбардировкам нефтяных складов в районе Исси-ле-Мулино и Булонского леса. Мать не хотела спускаться в убежище и во время бомбежек брала меня к себе в постель.

Что мы делали во время поражения и исхода? Я не помню, но знаю, что в момент перемирия мы с матерью находились в Оверни, в районе Пюи де Дом. Мы жили там в одном доме с Присмановой и молодой женщиной, Шарлоттой, моей первой преподавательницей фортепиано. И я запомнил, как однажды утром Шарлотта спустилась по лестнице и, рыдая, сообщила, что "мы попросили перемирия", и как Присманова прервала ее, сказав, что ради такой новости ее можно было и не будить.

Когда отец отправлялся на фронт, он взял с собой свой велосипед. В один прекрасный день 1940 года он обнаружил, что все офицеры, никого не предупредив, уехали, погрузив на машины свой багаж. Отец все понял и, больше не колеблясь, сел на велосипед, решив добраться до Оверни, к своей семье. (Те из его сослуживцев, которые остались, через несколько часов оказались в плену). Он ехал, не останавливаясь. На исходе сил, небритый, грязный, измученный, он, как заведенный, продолжал крутить педали. Первыми его увидели наши французские друзья, Колье, которые жили неподалеку от нас, сам он уже никого не узнавал.

Так или иначе, но мы избежали исхода с патрулями на дорогах, заторами, бомбардировками…. А вот Дина, по рассказам матери, испытала все прелести исхода, когда, например, крестьяне нередко заставляли беженцев платить за каждый стакан воды, и этот исход стал одной из причин обострения дининой болезни.

После перемирия мы возвратились в Монруж.

Глава 2 Облако в синеве

Дина Шрайбман – Бетти Шрайбман

La Rochelle,

воскресенье 30 июня 1940

Дорогая моя Бетя! С нами случилось почти чудо. Николай нас нашел в Poitiers, где мы провели 10 дней, в отчаянии и безнадежности.

Я приехала в Блуа в пятницу вечером, попала под бомбардировку (ça ne manquait pas tout le long du voyage[231]) и, не добившись ничего, так как все постепенно покидали город, оставляя беженцев на произвол судьбы, села в тот поезд, который меня взял с детьми. В принципе, поездов уже не было.

Мы трое суток провели в погребе, не вылезая, и откуда сразу были выставлены на улицу, так как он был реквизирован. Жили в сыром, старом, 12 века Palais de Justice[232], на полу. 28 июня, когда я собиралась укладываться с детьми на своих матрасах, вдруг в середине зала появился Николай, о котором я так много плакала.

Со вчерашнего дня мы здесь, в Биотерапии, еще не знаем, что и как, и где будем жить, но все это неважно. Мы вместе с Николаем, а вот ты что? Если бы знать, где ты, куда тебе удалось добраться, выбраться. Как хотелось бы знать, что ты жива, здорова и не голодаешь! От Иды тоже никаких известий.

Мы ждем "распоряжений начальства", куда и как двигаться, а пока живем… Не слишком это приятно, но после пережитых ужасов всему радуешься. Не знаю, как и куда писать, чтобы узнать, что с тобой стало. Напиши сразу же сюда, надеюсь, теперь почта пойдет.

Понедельник, 15 июля 1940

Сегодня получили твое письмо, первое после разлуки и, наконец, знаем, где каждый из нас находится. Рада что ты дома и тоже хотела бы уже быть дома.

Бобик все кашляет, еще с Poitiers, прямо не знаю, что делать, погода ужасная, холодно и сыро. Николай тоже кашляет, а я – как всегда. Степан плакал все время сегодня днем, требуя домой, и сердясь, зачем мы из дому уехали, он боится, что не узнает Минута, так давно мы уехали.

Как у тебя с деньгами? Что ты ешь? Как у нас в Plessis, есть ли рынок, лавка? Что ты нашла дома, как наш огород и рассадник на балконе? В кармане какого-то старого пальто должны быть, по-моему, семена редиса и салата. Надо бы посеять где-нибудь.

Мы, надеюсь, вернемся в течение будущей недели. Дети ужасно хулиганят и вовсе не слушаются, совсем отбились от рук без всяких занятий. Я растеряла несколько вещей и вынуждена была подарить Бобино голубое одеяло одной женщине с детьми, в том числе одним грудным, – и без одеяла вовсе. Так что если тебе удастся съездить и купить ему другое, сделай это.

А как Софья Валентиновна? Много ли писем?

Из дому, конечно, ничего?

Николай Татищев – Бетти Шрайбман

La Rochelle, 16 июля 1940

Plage, океан, сильный ветер, дети играют в песке, тепло. Дорогая Бетти, 13-го Гингер принес письмо от Иды, из которого мы получили первые сведения о тебе. Сразу же отправил тебе письмо в Selles, вчера узнал, что ты дома.

В то утро, когда мы искали бельгийский автомобиль между Monthlery и Croix-de-Berny, автомобиль этот нас обогнал и стоял все утро на обочине дороги близ Monthlery. Потом, в течение дня, мы его обогнали, так как Дина с детьми ночевала на сеновале, не доезжая Etampes. Они ехали все время по той же дороге, что и я, в пятницу нас снова обогнали и прибыли в Blois около 8 вечера (я – около 9). В Centre d'accueil[233] в Blois я их не нашел, там меня заверили, что никто из Plessis– Robinson у них не зарегистрирован (я провел там часть ночи, узнавая; почта, конечно, была закрыта). На самом деле, они были в одном из бараков, Дина в полуобморочном состоянии (ей там впрыснули дозу камфары). Переночевав под дождем в брошенном сарае с соломой, иду на poste-restante