Перехваченные письма. Роман-коллаж - [141]

Сегодня видела Варшавского, он снова тут. Блюм жалуется: Иностранный Легион, все остальное понятно. Броне материально совсем неплохо, она будет иметь свои 800 фр., а может быть даже и больше, но очень раскисла.

25 января 1940

Побудем у Дины пару дней, бедняга Николай в госпитале, он сломал себе ногу. Сколько несчастий.

У них в Plessis poste de secours[227]. Все-таки Бетенька замечательный человек. Есть только один военный врач при военном госпитале, и вот Бетенька – первая помощь, рвут на части. При мне одна больная кричала, что не хочет врача, хочет Бетю, прислать ей немедленно Бетю. При ее авторитетности, самолюбии и полной самоотверженности ей нужно было быть врачом или infirmière d'assistance[228].

Мишутка веселился со Степаном и Борисом. Он обожает Степана. Борис драчун (он самый нервный, вспыльчивый). Трудно еще сказать, какой у кого характер будет. Возможно, что Дина может, но она, кажется, видит слишком много. Одно достоверно – все упрямы, и каждый по-своему.

Мне очень хотелось бы вас видеть, ведь та встреча нам не удалась, если можете достать permission, какое это будет счастье для нас троих, в чистой квартире, только для нас. Боюсь, что через некоторое время, через неделю, возможно, перестанут давать permission. Я хотела бы вас видеть, чтобы набраться сил и перебросить свои мысли на живопись и рисунки для материи. Сегодня напишу письмо домой, там тоже вряд ли светлое настроение. Буша мобилизован.

14 марта 1940

Вчера у меня вечером были Гингер с M^me Collie (кажется так). Было приятно, она умная женщина. Много говорила о моей живописи. Если ей верить, она меня считает талантливой и имеющей что сказать. Последнее для меня важнее. Я ей ничего не показывала, только то, что я en train de faire[229]. В субботу днем мы с Мишей и с Шурой пойдем к ней смотреть ее живопись, она готовит выставку… Я заранее боюсь, что мне не понравится, она умна, и все исходит из ума – сюрреализм, половой элемент, декоративность и некоторая резкость. Я так себе представляю. Как это далеко от меня. Я хочу жизни, а она – умной игры. Надеюсь, мне что-нибудь понравится, а в главном сошлюсь на разницу темпераментов!

20 марта 1940

…Снова читаю газеты. Интересно, что-то происходит, но я еще не вижу, чтоб вы были пророком. Мечтаю все-таки уехать в деревню.

Женя, сестра Валентины, находит, что когда Миша поет, он музыкально меняет вибрацию голоса, – и всякая друга музыкальная терминология. Очень возможно, я не стала возражать. Ведь я ничего в этом не понимаю, она преподавательница музыки. Если он пошел в вашу семью, то очень возможно. С красками он обращается пока, как ослиный хвост, всю страницу замазывает одной краской, пока нуль в сравнении даже с Борисом, тот любит рисовать, и есть детское чувство пятна и цвета. Может быть, он Моцарт, но Рафаэль, во всяком случае, пока не чувствуется. Но это – в 3 года 5 месяцев, а что будет даже через год, никто не может сказать.

Наконец, уложила его спать. Перед сном, делая pipi, как папа, он поскользнулся и говорит: Миша мог туда упасть, у мамы не было бы больше Миши, и она очень плакала бы. Вот чертенок, откуда это сознание своей ценности, своего могущества?..

29 марта 1940

Вчера поехали к Дине, но провели там только пару часов. Я копала, Миша играл на огороде с песком. Там тяжелая атмосфера напряженной раздражительности, потом эти заведенные часы занятий и пиленья на скрипке действуют на меня как ледяной душ. Жалко, что они такие, я их все-таки люблю, это мои сестры, и они как-то несчастны с их манерой все, все усложнять. И Мише там хорошо: Степан, Борис, огород. Тяжелые люди.

Да и у меня огорчение, не знаю, что происходит с моими женскими делами: или я больна, или там что-то зреет… Мне никогда не удавалось легко отделываться. Неужели еще предстоят мучения?

Сереженька, я не сержусь на вас за эту гадкую историю, я хорошо понимаю, что это моя несчастная женская доля. Если б не сложная материальная (мы всегда не знаем, что будет завтра, даже в мирное время) жизнь и если б не желание все-таки, вопреки всему, заниматься живописью, я считала бы нормальным создать естественного друга Мише. Но вы знаете, что это не особенно сильный аргумент, особенно сейчас. Иногда спрашиваю себя: как мы могли так мало обо всем этом думать? Ну, ничего не поделаешь, суждено, значит, еще пострадать.

Жалко мне, что приходится вас огорчать, но боюсь, что, скрывая от вас свои огорчения, я начну скоро писать бездушные письма.

30 марта 1940

Мой славный Сергушка, вчера написала вам огорчительное письмо, но зато сегодня пишу вам радостное, все благополучно на женском горизонте, ура! Я счастлива, по глупости последнюю неделю волновалась. Если б вы знали, как я жалею, что огорчила вас грустным письмом своим. Я почти неделю скрывала от вас свои опасения, зачем не подождала еще один день? Ах ты, черт, прямо волосы хочется рвать на голове, ну и глупая же у меня голова.

Был Сутин. Я ему ничего не показывала, мы в течение четырех часов разглядывали репродукции, говорили о живописи. Анюта критиковала Рембрандта, Тициана, Courbet, Кранаха, и меня, и Сутина – всех в одну кучу, кроме Рафаэля. Сутин был мягок и очарователен, говорил ей, что не стоит смотреть его вещи, иначе она ночью будет плохо спать. Она с трудом верила, что он продает дорого, он был так ободран, дыры на локтях…