Переход - [18]

Я снова кивнул. По-прежнему глядя в стол. Алекс с самого начла знал все, но в тот миг жгучий стыд скручивал меня в узел, и я очень боялся, что мой друг это поймет. Ведь мы почти никогда не разговаривали на такие темы… если только в шутку… И он наверняка думал, будто я давно успокоился, поверил в себя, окончательно привык быть именно Сашкой.

Так оно и было.

Но проклятый паспорт сводил на нет все мои старания, все то, чего я добился.

Впрочем, выглядеть нюней я тоже очень не хотел. Поэтому прочистил горло и тихо, но твердо ответил:

— Конечно, Леш… Я смогу. Ты не думай. Я не сбегу и не брошу работу. Да и вообще… надо же привыкать к таким обломам. Их еще много будет.

Он хмыкнул.

— Тоже верно. Это только самое начало, Санек… Даже если ты когда-нибудь сделаешь операцию, она не гарантирует тебе избавление от этих проблем.

Ох, как же он был прав… Смена пола — жестокое испытание для нервной системы. И тут лучше сразу убить в себе все признаки стыдливости и смущения. Ведь дело даже не в том, что придется по сто раз оголяться перед врачами. Это-то как раз фигня, врачи понимают, с кем связываются.

Необходимость переделывать все документы после операции — вот где полная засада.

На следующее утро я снова, как в самом начале своего перехода, долго стоял перед зеркалом. Смотрел на себя… Но не искал больше изъянов — время доказало, что парень из меня получился такой вполне себе ничего. Нет… я был занят другим — пытался внушить себе, будто я сильный и смелый. Будто мне на все и на всех плевать.

— Даже не знаю, что сказать…

Лицо у Алины — всегда такой деловой и умной — было растерянное. Как у школьницы, которая не смогла решить слишком сложный пример. После того, как я молча выложил на ее стол все документы прошло уже минут пять. А она только перекладывала их, рассматривала, возвращала на стол и снова брала в руки, чтобы еще раз прочитать мое имя.

Сам я тоже ничего не говорил. Сидел как каменная статуя, стиснув челюсти и уставившись на сейф за Алининой спиной.

— Нет, ну мы можем, конечно, тебя оформить как положено, — наконец произнесла она чуть более решительно. — В бухгалтерии даже не сразу поймут наверное…

— Алин, — негромко, но со сталью в голосе сказал я, — мне не надо, чтобы они поняли. Я — парень.

Она бросила на меня быстрый взгляд и снова уставилась на мой паспорт. На Светину фотку.

— То есть ты не хочешь, чтобы кто-нибудь знал твое настоящее имя?

Я решительно посмотрел ей в глаза и кивнул. Внутри все тряслось и ладони покрылись холодным потом, но лицо у меня было совершенно непроницаемым. По крайней мере, я на это надеялся.

— Не хочу. Я собираюсь менять паспорт, — это было правдой, но лишь отчасти. Смена документов мне не грозила еще очень долго.

Алина дернула бровями, подумала о чем-то и вдруг спросила:

— Тебе делали операцию?

Врать не хотелось.

— Еще нет. Но я собираюсь.

Она вздохнула. Сгребла документы в кучу и посмотрела на меня уже почти нормальным взглядом.

— Хорошо, Саша. Тогда я сама буду выдавать тебе зарплату, как и было раньше. Мы могли бы вообще не оформлять документы… Но тебе же нужен стаж.

— Да ничего мне не нужно! — горячо воскликнул я, не сдержав эмоций. — Если можно не делать, то и не надо! Я согласен как раньше…

— Окей… — она постучала длинными ногтями по краю стала и резюмировала: — Тогда и оставим все, как есть. Директору так даже лучше — не надо будет с тебя налоги платить, — я знал, что директор — ее муж. — А чтобы не было лишних вопросов проведем тебя, как и раньше по ведомости внештатников. И тебе хорошо — получать зарплату чистыми, без налоговых удержек…

Я кивнул согласно. Думаю, радость в моих глазах светилась как радиация. Какая уж тут к шутам сдержанность!

— Только ты сама… сам… не проболтайся девчонкам. А то выставишь меня дурой, — она вернула мне документы… и не удержалась от вопроса: — Как ты вообще до такой жизни дошел?

Как… Я бы много чего мог ей рассказать. И про почти порезанные вены, и про истерики матери, и про вечное неистребимое чувство неполноценности, которое ядовитой иглой сидело у меня внутри. Но не стал. Просто пожал плечами и ответил:

— Я таким родился, — и добавил чуть погодя: — И это не лечится.

11

Алине я в тот день не соврал.

ЭТО действительно не лечится.

Увы.

Честное слово, если бы можно было стать нормальным и выдернуть злополучную иглу из души — я бы, не колеблясь, согласился. Стал бы девчонкой, влюблялся бы, носил юбки и мечтал о красивой свадьбе…

Но это невозможно.

То есть совсем.

Во время работы в маке я много рыл по интернету. И в одной статье прочел, что гендерная дисфория, от которой собственно у меня все проблемы — врожденная болезнь. Именно болезнь, а не приобретенное психическое нарушение. Она прописалась где-то в моих генах, когда я еще плавал в матушкином пузе и по размеру, возможно, не превышал яблоко… Откуда эта напасть взялась — не известно. Ученые не сумели найти причину…

Факт в том, что с ЭТИМ рождаются. И живут до самой смерти.

Так что в медицинских учебниках для таких забавных зверьков, как я, определен только один единственный способ лечения.

Операция.

И не могу сказать, будто я сразу пришел к решению, что и хочу ее сделать.