Перед штормом - [52]

— Что ж, настроение известное. Кто теперь доволен? А выступление — дело стихийное. Может будет, может нет.

Карелин и Варнашев уехали. Совещание расстроилось. Поссе отправился к финляндцам и попросил устроить на ночлег его, Петрова, Кузина и Михаила в той же квартире, где проходило совещание, а Гапона увести куда-нибудь в другое место. У Ларисы Петровны было своё постоянное пристанище, и она тоже ушла.

Но на этом дело не кончилось. «Мы остались вчетвером, и у нас началось своё совещание, — вспоминал Поссе. — Без утайки рассказал я все свои наблюдения за Гапоном и выразил убеждение, что не только не нужно способствовать возрождению его влияния на рабочих, но, напротив, необходимо принять меры к разоблачению его истинной сущности, а сущность эта — властолюбие, не брезгающее никакими средствами для достижения своих целей.

Михаил на этот раз со мной не спорил. Гапон был для него уже негодяем, с которым следует «разделаться».

Петров и Кузин слушали меня со вниманием и, как мне показалось, с чувством какого-то облегчения. Я сказал, быть может, то, что смутно бродило в их душах.

— Правильно вы его поняли, правильно, — оживлённо заговорил Петров. — Гнетёт он нас и за собой в пучину тянет. Жизнь я потерял с тех пор, как связался с ним. У меня жена, ребёнок, а я околачиваюсь без дела; платит он мне по двадцать пять рублей, да не в радость его деньги, будь они прокляты. Душу захватил, впился в неё своими когтями. Вот вы рассказывали, что он Ларису Петровну подуськивает Витте убить и саму на смерть обрёк. А со мной ещё хуже. Взял он с меня клятву, что я за лучшим своим другом Григорьевым, как сыщик, следить буду и прикончу его, если он против Гапона пойдёт.

— Хорошо бы освободиться от Георгия Аполлоновича, — шёпотом заговорил Кузин, — да ведь они этого не простят, ни за что не простят.

— Что же, убьют, что ли? — спросил я.

— Нет, убить они не убьют, они отравят.

Но и Кузин согласился со мной, что необходимо заставить Гапона открыть свои карты, подвергнув его перекрёстному допросу относительно связей его с социалистическими партиями, источников получаемых им средств и т. п.

Решено было, что завтра утром первый выпад против Гапона сделает Петров, откровенно высказав всё, что наболело у него на душе. А мы его поддержим. Все дали слово держаться твёрдо.

Когда я провожал Кузина в отведённую для него комнату и мы проходили по тёмному коридору, он вдруг испуганно прижался ко мне.

— Он!.. Смотрите, вон стоит…

— Кто стоит?

— Да он! Георгий Аполлонович!

— Вздор, это вам кажется, Гапон давно уехал.

Я включил электричество. Никого, разумеется, не было. Бледный Кузин дрожал своим маленьким телом. Он попросил меня быть немного с ним, так как ему одному страшно. Он лёг в постель, а я сел около него.

— Лучше бы, — заговорил Кузин, — не ссориться нам с Георгием Аполлоновичем. Как бы чего не вышло…

— Ну вот… клялись, что не отступим, и тотчас на попятную.

— Эх, беда наша! Бывало и раньше — лежишь и думаешь: сгубит он нас. Вредный человек. Водит, водит за нос, да и подведёт под обух. Беспременно надо отойти от него. Решишь это крепко-накрепко, а наутро повстречаешься с ним — похлопает по плечу, и нет у тебя более своей воли, не смеешь слова наперекор сказать. И опять затанцуешь под его дудочку.

В конце концов Кузин успокоился и подтвердил мне своё обещание не отступать от принятого сообща решения».

Утром все встретились в нервном настроении, но, видимо, никто не отказался от вчерашнего решения.

Приехал Гапон и, войдя в комнату, сразу почуял что-то неладное.

— Ну как, товарищи, хорошо ли отдохнули? — спросил он с кривой улыбкой.

Никто не ответил. Гапон прошёлся по комнате, бросая косые взгляды то на того, то на другого. Томительное молчание продолжалось.

Вдруг Гапон круто повернулся к Поссе, хлопнул его по плечу и проговорил искусственно-весёлым тоном:

— Славный вы малый, Владимир Александрович, люблю я вас.

Тогда встал со своего места Петров и, грубо пихнув Гапона, сурово сказал:

— Перестань лицемерить. Никого ты не любишь!

— Что с тобой, Петров? Какая муха тебя укусила, или финской водки спозаранку хватил?

— Никакая муха меня не кусала, и ничего я по хватал.

«Ну, начинается», — подумал Поссе.

Но Петров молчал, молчали и другие.

Кузин семенил на месте, порываясь подойти к Гапону. Тот же нервно ходил из угла в угол и старался улыбнуться, но вместо улыбки выходила злая гримаса. В этот момент гостеприимная хозяйка приотворила дверь и приветливо пригласила в столовую позавтракать.

Все облегчённо вздохнули и шумно поднялись со своих мест.

Завтракали, перекидываясь ничего не значащими фразами. После завтрака Гапон, овладев собой, как ни в чём не бывало стал излагать план революционного издательства, и в частности рабочей газеты, редактировать которую предлагал Поссе.

— Ехать сейчас в Петербург, пожалуй, и рискованно, — говорил он, — надо ознакомить рабочих с нашими взглядами. Вернёмся с вами, Владимир Александрович, в Женеву, наладим газету, напечатаем листовок, двинем всё это в Россию, зёрна падут на благоприятную почву. Много передумал я за это время и согласен с вами, что рабочий может победить только всеобщей забастовкой. Денег у нас будет много. Печатать будем сотни тысяч…