Перед штормом - [51]

В этот момент блуждающий взгляд Гапона упал на друга Поссе еврея Михаила. На прекрасном лице Михаила играла злая усмешка. Он как будто был чем-то доволен, как доволен ребёнок, разгадавший трудную загадку.

Гапон остановился, криво усмехнулся и продолжал уже другим тоном:

— Жиды, товарищи, это не евреи. Евреев я уважаю и люблю, вот хотя бы взять товарища Михаила. Таких, как он, настоящих, стойких пролетариев, немного найдётся и между православными…

— Довольно вилять, святой отец, — прервал его Михаил, — продолжайте в старом духе.

Продолжать в старом духе Гапону было уже трудно. Он бросил ещё несколько громких фраз и затем очень неловко, с явной подделкой под искреннее горячее чувство, обратился к присутствующим с призывом:

— Теперь, братья и товарищи, поклянёмся, что будем до смерти поддерживать друг друга. Никогда не изменим рабочему народу. Свою жизнь я уже отдал вам, отдал всему рабочему народу. Отдайте и вы свои жизни, поклянитесь, товарищи, поклянитесь кровью русского народа, пролитою в «Красное воскресенье», что вы пойдёте за мною бесстрашно вперёд на смерть за свободу!

Он кончил.

Наступило молчание, долгое, неловкое. Нарушил его Карелин. Слегка откашлявшись, он заговорил самым обыденным тоном:

— Что же, Георгий Аполлонович, я да, вероятно, и все другие, все присутствующие (не всех я знаю) давно уже, ещё до знакомства с вами, работали на пользу трудового народа. Работали до вас, работали с вами. Придётся работать с вами — хорошо, не придётся — поработаем без вас.

Варнашев солидно поддакивал Карелину. Кузин егозил, но ничего не говорил. Михаил гакнул: не то поперхнулся, не то засмеялся.

Гапон, мрачный, блуждающим взглядом исподлобья окидывал собравшихся. Он как будто только теперь заметил, что их так мало, и люди все свои. Они сидели вокруг стола, а он нервно ходил по комнате.

Овладев собою, подошёл к столу и деловым тоном заявил:

— Хорошо, товарищи, значит, работаем вместе. Теперь надо возобновить те полномочия, которые мне уже дали петербургские рабочие для переговоров с английскими тред-юнионами и другими рабочими и революционными организациями. Без этого нельзя получить денег, а деньги нужны большие.

— Вряд ли наше собрание может давать такие полномочия, — заметил Поссе, — так как мы сами не знаем, кого представляем.

Всё же полномочия решено было дать, и Поссе попросили проредактировать текст соответствующего удостоверения.

Когда Владимир Александрович писал, что такой-то является уполномоченным, Гапон, стоявший за его спиной, шепнул ему на ухо: «Прибавьте — и вождём русского рабочего народа».

— Зачем же называть вас вождём русского народа? — спросил Поссе громко.

— Зачем? — произнёс Гапон с досадой. — Чтобы сильнее воздействовать. Не о себе я хлопочу.

И когда Гапона уполномочили также быть и пождем русского народа, он, несколько успокоенный, предложил набросать план действий. Заговорил о подготовке вооружённого восстания, для успеха которого необходимо ослабить правительство, а потому нельзя отказываться от террористических актов.

— Думаю, что хорошо бы в первую очередь убрать Витте, это самый способный из министров самодержавия, его столп, мы этот столп срубим. Что скажете, товарищи?

Наступило молчание.

Потом откашлялся Карелин и скромно выразил сомнение в том, что убийство Витте будет одобрено рабочей массой. Худого рабочие от него не видят, иные даже надеются, что он подействует на царя в смысле расширения народных прав и, пожалуй, выхлопочет настоящий парламент.

Поссе, принципиальный противник террора, резко возразил против постановки вопроса о политическом убийстве на этом случайном совещании, участники которого хорошенько не знают убеждений друг друга.

— Да я, товарищи, и не предлагаю, — заявил Гапон, — чтобы здесь присутствующие принимали на себя ответственность за убийство Витте. Есть для этого другие люди. Никто против желания не будет втянут в это дело. Мне только ваше мнение важно знать.

Карелин, а затем и Варнашев снова заступились за Витте.

— Трепов, вот это другое дело, — сказал Карелин. — Его смерть рабочие встретили бы с радостью. Трепов сжал нас в железный кулак. Дохнуть свободно нельзя. Пока он диктаторствует, ни о какой организации думать нельзя. Опасно пяти человекам вместе собраться.

Гапон вышел в соседнюю комнату, нервно походил там несколько минут и, вернувшись, заявил:

— Что же, друзья, я привык прислушиваться к голосу рабочих. Трепова, так Трепова. Оставим в покое Витте, убьём Трепова. Согласны?

Петров и Михаил заявили, что убить Трепова — дело, конечно, благое, раз найдутся для этого охотники.

Кузин заелозил и пробормотал, что Георгию Аполлоновичу виднее, нужно ли убивать и кого именно.

Лариса Петровна промолчала, промолчал и Поссе. Карелин и Варнашев высказались уклончиво, но явно несочувственно: не дело для рабочих — заниматься убийствами, на это есть боевая организация. Затем, взглянув на часы, они заинтересовались, когда уходит вечерний поезд на Цетербург: как бы на него не опоздать.

— Как, вы уже уезжаете? — изумился Поссе. — Но мы ждали, что вы расскажете нам о настроении рабочих, о подготовке к новому выступлению…