Пепел - [267]
Уланы молча подвигались по горе на восток до самой реки. Только там они въехали в город. Картина, которая открылась перед ними, когда, пропущенные французскими часовыми, они приблизились к воротам Дель Соль, превзошла все их ожидания. Земля, за монастырем святого Августина изрытая испанскими оборонительными укреплениями, развороченная предательскими фугасами, ободранные пушечными ядрами каменные стены, сожженные дома, жуткая пустота жилищ с обрушившимися фасадами, потолки, нависшие над пустыми комнатами, провалившиеся крыши… Проезжая мимо университета, уланы видели огромные проломы в стенах библиотеки, произведенные пороховыми минами. Через эти проломы и трещины на улицу рекою выливались книги. Улица Коссо была разрушена минами и контрминами. Уланы ехали, сдвинув на ухо шапки и грозно насупив брови. Когда они подъехали к концу улицы Сан Энграсия, капитан Фиалковский, под предлогом трудности проезда по изрытой местности и необходимости расспросить о местопребывании коменданта города, приказал отряду остановиться. На самом деле ему хотелось вместе с товарищами осмотреться кругом.
Улица Сан Энграсия – исчезла. На ее месте высились фантастические горы, напоминавшие картину, которая открывается с высоты Ронского ледника в Бернских Альпах. Монастырь францисканцев, развороченный минами, которые чудовищным кольцом охватили все его владения вместе с садами, до самого монастыря святого Фомы и с другой стороны до церкви Сан-Диего, лежал в руинах, превращенный в груду обломков и щеп. Сумасшедший дом, монастырь Иерусалимских дев и все дома квартала, вплоть до переулка Рекогидас, представляли собой необозримые развалины. Тут и там еще высились одинокие стены. Из них торчали балки, свисали оконные рамы, остатки дверей. Кое-где поднимались невыразимо угрюмые громады стен, у которых углы были подорваны минами. Грудно было отгадать, кому служили когда-то приютом их своды. Сейчас эти стены казались гниющими трупами. От всей этой чудовищной груды развалин несло трупным зловонием, так как мертвых никто не хоронил. Разлагаясь в летний зной, они воздавали теперь из-под развалин честь и хвалу победителям.
Цедро повернулся в седле, уперся рукою в бок и смотрел на развалины. Он ни о чем не думал. Ни одно воспоминание не пробуждалось в его уме. Юноша весь был во власти восторга. Изумленными глазами озирал он эти места, стараясь увериться в том, что титаническим усилием все это действительно свершено. Вырваны из земли такие стены, как во францисканском монастыре! В прах обращены камни, сложенные много столетий назад! Разрушено то, что пережило всех мавританских эмиров, всех правителей и королей Кастилии! Сокрушена гордыня арагонцев. Покоряющей силой разрушения, жестокой и властной красотой повеяло на юношу от дикой этой пустыни. Воинская гордость проснулась в душе его при виде поверженных в прах сооружений.
«Ты смирилась, Сарагоса, – подумал он про себя. – Ты сложила оружие к ногам чужих пришельцев. Ты не высишься больше перед моим взором с вечным криком свободы: «Viva fuerza!»[577] – с этим кличем бесконечных и бесчисленных мятежей. Непобедимая, siempre heroica,[578] пала и ты! Ты лежишь, наконец, в развалинах, и шея твоя в петле…
Посланный за приказами maréchal des logis[579] вернулся с предписанием стать на квартиры в упраздненном монастыре святого Фомы. Отряд немедленно тронулся туда и расположился по-барски в просторных трапезных и многочисленных кельях. Прекрасные конюшни вместили всех лошадей. Офицеры и солдаты тотчас же легли спать, первый раз за столько времени в полной безопасности.
В сумерки Цедро зарядил пистолеты, высоко пристегнул саблю и один пошел в город. Хлестал дождь, ветер со свистом и воем носился по улицам. Ворота всюду были заперты, сени пусты. Лишь кое-где пробегал человек, завернувшись до самых глаз в плащ. Белый плащ, который случайно накинул Кшиштоф, привлекал внимание немногочисленных прохожих. Они то и дело останавливались на бегу и смотрели вслед белой фигуре. Хриплый крик, точно лязг острого кинжала, который не вынешь из ножен, потому что от запекшейся крови он покрылся ржавчиной, летел вслед ему в темноту:
– Carajo![580]
Улан не обращал внимания на этот крик и даже не повертывал головы, чтобы посмотреть, кто же это бранит его в темноте.
Он шел, завернувшись в свой плащ, и мечтал. Он видел в мечтах Ольшину и Стоклосы, родной дом, отца, Мери и Трепку. Он привез им гостью с далекого юга. Он видел, как Мери разговаривает с незнакомой донселлой в летний день в тени высоких берез, длинные шпалеры которых уходят в хлебные поля, тучные нивы. Понравится ли ей север, с открытым ли сердцем будет приветствовать она скудную долину Вислоки? С радостью ли примет ее дитя Арагонии? Поймет ли она шепот ржаных полей, шелест желтеющих нив овса, шум тамошних лесов и тихий плеск тамошних вод? Поймет ли она красноречивый язык сонной и туманной равнины? Она принесет нашим людям жар и непреклонную гордость, сольет пламень и вдохновение своей души со славянской тишиной и покоем. Страсть и пыл души принесет она под Ольшанскую кровлю! Он видел минуту встречи, вел с Трепкой упоительные споры об этой новой гостье в Стоклосах. Ха-ха! Ты верно предсказал, старый политик… Я привезу тебе сюрприз из чужих краев. Верхом на охоту с борзыми… В мечтах он мчался бок о бок с нею по осенним полям, слышал, как ветер несется наперегонки с быстроногими конями. О, прозрачные, бездонные глаза! О, яркие розы той ночи!
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1889, № 49, под названием «Из дневника. 1. Собачий долг» с указанием в конце: «Продолжение следует». По первоначальному замыслу этим рассказом должен был открываться задуманный Жеромским цикл «Из дневника» (см. примечание к рассказу «Забвение»).«Меня взяли в цензуре на заметку как автора «неблагонадежного»… «Собачий долг» искромсали так, что буквально ничего не осталось», — записывает Жеромский в дневнике 23. I. 1890 г. В частности, цензура не пропустила оправдывающий название конец рассказа.Легшее в основу рассказа действительное происшествие описано Жеромским в дневнике 28 января 1889 г.
Повесть Жеромского носит автобиографический характер. В основу ее легли переживания юношеских лет писателя. Действие повести относится к 70 – 80-м годам XIX столетия, когда в Королевстве Польском после подавления национально-освободительного восстания 1863 года политика русификации принимает особо острые формы. В польских школах вводится преподавание на русском языке, польский язык остается в школьной программе как необязательный. Школа становится одним из центров русификации польской молодежи.
Роман «Верная река» (1912) – о восстании 1863 года – сочетает достоверность исторических фактов и романтическую коллизию любви бедной шляхтянки Саломеи Брыницкой к раненому повстанцу, князю Юзефу.
Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения», 1898 г. Журнальная публикация неизвестна.На русском языке впервые напечатан в журнале «Вестник иностранной литературы», 1906, № 11, под названием «Наказание», перевод А. И. Яцимирского.
Роман «Бездомные» в свое время принес писателю большую известность и был высоко оценен критикой. В нем впервые Жеромский исследует жизнь промышленных рабочих (предварительно писатель побывал на шахтах в Домбровском бассейне и металлургических заводах). Бунтарский пафос, глубоко реалистические мотивировки соседствуют в романе с изображением страдания как извечного закона бытия и таинственного предначертания.Герой его врач Томаш Юдым считает, что ассоциация врачей должна потребовать от государства и промышленников коренной реформы в системе охраны труда и народного здравоохранения.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1891, №№ 24–26. Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895).Студенческий быт изображен в рассказе по воспоминаниям писателя. О нужде Обарецкого, когда тот был еще «бедным студентом четвертого курса», Жеромский пишет с тем же легким юмором, с которым когда‑то записывал в дневнике о себе: «Иду я по Трэмбацкой улице, стараясь так искусно ставить ноги, чтобы не все хотя бы видели, что подошвы моих ботинок перешли в область иллюзии» (5. XI. 1887 г.). Или: «Голодный, ослабевший, в одолженном пальтишке, тесном, как смирительная рубашка, я иду по Краковскому предместью…» (11.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Британская колония, солдаты Ее Величества изнывают от жары и скуки. От скуки они рады и похоронам, и эпидемии холеры. Один со скуки издевается над товарищем, другой — сходит с ума.
Шолом-Алейхем (1859–1906) — классик еврейской литературы, писавший о народе и для народа. Произведения его проникнуты смесью реальности и фантастики, нежностью и состраданием к «маленьким людям», поэзией жизни и своеобразным грустным юмором.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«В романах "Мистер Бантинг" (1940) и "Мистер Бантинг в дни войны" (1941), объединенных под общим названием "Мистер Бантинг в дни мира и войны", английский патриотизм воплощен в образе недалекого обывателя, чем затушевывается вопрос о целях и задачах Великобритании во 2-й мировой войне.»В книге представлено жизнеописание средней английской семьи в период незадолго до Второй мировой войны и в начале войны.
Другие переводы Ольги Палны с разных языков можно найти на страничке www.olgapalna.com.Эта книга издавалась в 2005 году (главы "Джимми" в переводе ОП), в текущей версии (все главы в переводе ОП) эта книжка ранее не издавалась.И далее, видимо, издана не будет ...To Colem, with love.