Пепел - [21]
Но вот она миновала, уплыла.
Вслед за нею потянулись сладкие грезы, долгие, бесконечные мечты, воспоминания о том, чего никогда не бывало, пришла удивительная тоска, от которой кипят слезы, тоска о настоящем счастье, которое кроется где-то там, во мгле. Неясные мысли роились в уме и расплывались в сонных видениях. Лунная ночь, все подернуто сияньем вокруг… Над лугами висит ровная пелена тумана. Верхом на коне он врезается в эту мглу, он скачет, едва касаясь стремян носками сапог. Чудно пахнет скошенными травами, сырым и холодным осенним сеном. От Вислы из зарослей ивняка тянет холодом. Место, по которому он едет ночью один, кажется ему чужим, незнакомым. Какое страшное место! Роса и паутина белеют в лунном сиянии. В глубоких оврагах тишина… Чудится, будто кто-то крадется за тобой по этим оврагам, несется следом за скачущим конем. Цепляется, как паутина, а когда остановишь коня и прислушаешься, замирает беззвучно. Глянешь назад – ничего, только серебристая роса спит под покровом ночного тумана…
Дождь то совсем застилал горизонт мутными струями, то утихал и переставал. Тогда становились видны земные воды несущейся реки и холодные, мертвенно-серые льдины.
Когда небо как будто прояснилось, Рафал стал еще громче выкрикивать стихи Горация; подойдя к окну, юноша долго с напряженным вниманием смотрел вдаль. Вдруг он радостным, замирающим от блаженства голосом, шепнул товарищу:
– Этот тощий рыбак, Бобжик, причаливает к берегу. Nunc decet aut viridi nitidum caput… Черт возьми, кот это гребет! Ты видишь? Видишь? Вот молодец!
– Да я ничего не вижу, – в отчаянии прошептал Кшись, тщетно силясь разглядеть что-нибудь близорукими глазами через мутные стекла.
– Весла у него, как перышки, гнутся в руках. Ах, боже, вот он плывет! Будь готов, Кшись…
В соседней комнате послышался громкий разговор, и товарищи снова принялись повторять свои pensa.[56]
Кшись приуныл. Нижняя губа его красивого рта оттопырилась, и светлые кроткие глаза приняли грустное выражение.
Кшись был дальний родственник Рафала, единственный сын богатого шляхтича с Вислоки. Оба они с Рафалом жили на пансионе у учителя Завадского, в домике, окруженном садами, неподалеку от развалин костела апостола Петра. Цедро был худой, щуплый и не очень крепкий юноша, учился он превосходно, хоть и не всегда с одинаковым усердием. Рафала он обожал за силу и отвагу и очень часто исполнял за него разные школьные задания.
У них вошло в обычай с наступлением вечера уходить гулять в сад, спускавшийся по склону горы к Висле. Там в сумерках они бегали взапуски, играли друг с дружкой в снежки и, когда удавалось, бросали снежками в проходивших евреев и даже, с прискорбием надо отметить, в проходивших католиков. Особенную ненависть они, ученики австрийской гимназии, питали к воспитанникам военной школы, которая помещалась в одном с ними здании, принадлежавшем когда-то иезуитскому монастырю. Стоило только показаться за садовой оградой какому-нибудь мальчугану из этой школы, как в него немедленно летело бесчисленное множество снежков, вымоченных ad hoc в воде и умело подмороженных.
В этот день, очутившись в саду учителя, оба школяра быстро сбежали по оврагу на самое дно долины Вислы. Холодный сумрак быстро спускался с туч. Он сам был подобен туче.
Рафал тщательно осмотрел все кругом. Нигде не было ни живой души. Он дал знак Кшисю. Оба перескочили через садовую ограду и остановились шагах в пятидесяти от реки. Холодом веяло от темных ее волн, и громко шуршали льдины, громоздясь друг на друга. Юноши, крадучись, шли по направлению к Злотой и видневшемуся вдали Самборцу. Они быстро перебежали Ягеллонскую дорогу и но топкой грязи добрели до самой воды. Сумрак уже спустился и окутал землю огромными складками.
Внизу на реке был ледяной затор.
Кто-то за обедом рассказал, что затор там получился ужасный. Им хотелось увидеть собственными глазами, действительно ли он так страшен, как рассказывали.
Рафал отыскал ту самую лодку, которую он видел из окна, когда она причаливала к берегу. Он еще раз огляделся…
Сандомир гордо высился над рекой. В предместье Рыбитвы и на горе светились уже огоньки…
Рафал отвязал лодку, отыскал в ивняке весла и прыгнул первый. Кшись последовал за ним и сел на корме.
Лодка была плоскодонная, неглубокая, на дне набралось много воды. Не успели юноши схватиться за весла, как течение ее подхватило и понесло прочь на середину реки. Они уперлись ногами в дно, взмахнули веслами и, налегая всей грудью, стали бороздить пену вод. Лодка неподатливо, тяжело, точно зарываясь в песок, повернула носом в сторону Тшесни.
– Раз, два! – скомандовал инициатор путешествия не свойственным ему суровым, грудным голосом.
Льдины плыли быстро и тяжело, словно обломки разбитых каменных стен храмов. Из лодки казалось, что это несется какой-то разрушенный материк, фантастическая взрытая земля, красная от мертвых песков, от следов неистовых и страшных зимних бурь. По временам прямо на лодку плыла плоская льдина, огромная, как потолок большого зала, острыми краями предательски целясь в борта суденышка. Рафал поднимал весло и наносил ей смертельный удар. Грозная ледяная плита послушно отодвигалась в сторону. Другие, послабее, от одного удара рассыпались в прах. При угасающем дневном свете на изломах льдин виднелись черно-зеленые полоски постепенно нараставших слоев. Вокруг слышался тихий шорох льдин. Из желтой глубины вырастали вдруг круги и спирали водоворотов, словно гигантские родники, бьющие из разверзшегося дна. По временам лодка сотрясалась от неожиданных ударов и зловеще трещала. Весла то и дело выхватывали из пенящегося водоворота льдинки, которые, скользя и шурша, взлетали вверх. Порою по быстрым волнам главного течения неслась огромная, похожая на скалу, глыба льда. Тогда лодка, оттолкнувшись упругими веслами, отскакивала в сторону и плыла наискосок.
Повесть Жеромского носит автобиографический характер. В основу ее легли переживания юношеских лет писателя. Действие повести относится к 70 – 80-м годам XIX столетия, когда в Королевстве Польском после подавления национально-освободительного восстания 1863 года политика русификации принимает особо острые формы. В польских школах вводится преподавание на русском языке, польский язык остается в школьной программе как необязательный. Школа становится одним из центров русификации польской молодежи.
Впервые повесть напечатана в журнале «Голос», 1897, №№ 17–27, №№ 29–35, №№ 38–41. Повесть была включена в первое и второе издания сборника «Прозаические произведения» (1898, 1900). В 1904 г. издана отдельным изданием.Вернувшись в августе 1896 г. из Рапперсвиля в Польшу, Жеромский около полутора месяцев проводит в Кельцах, где пытается организовать издание прогрессивной газеты. Борьба Жеромского за осуществление этой идеи отразилась в замысле повести.На русском языке повесть под названием «Луч света» в переводе Е.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1896, №№ 8—17 с указанием даты написания: «Люцерн, февраль 1896 года». Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения» (Варшава, 1898).Название рассказа заимствовано из известной народной песни, содержание которой поэтически передал А. Мицкевич в XII книге «Пана Тадеуша»:«И в такт сплетаются созвучья все чудесней, Передающие напев знакомой песни:Скитается солдат по свету, как бродяга, От голода и ран едва живой, бедняга, И падает у ног коня, теряя силу, И роет верный конь солдатскую могилу».(Перевод С.
Впервые напечатан в газете «Новая реформа», Краков, 1890, №№ 160–162, за подписью Стефан Омжерский. В 1895 г. рассказ был включен в изданный в Кракове под псевдонимом Маврикия Зыха сборник «Расклюет нас воронье. Рассказы из края могил и крестов». Из II, III и IV изданий сборника (1901, 1905, 1914) «Последний» был исключен и появляется вновь в издании V, вышедшем в Варшаве в 1923 г. впервые под подлинной фамилией писателя.Рассказ был написан в феврале 1890 г. в усадьбе Лысов (Полесье), где Жеромский жил с декабря 1889 по июнь 1890 г., будучи домашним учителем.
Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения», 1898 г. Журнальная публикация неизвестна.На русском языке впервые напечатан в журнале «Вестник иностранной литературы», 1906, № 11, под названием «Наказание», перевод А. И. Яцимирского.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1892, № 44. Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895). На русском языке был впервые напечатан в журнале «Мир Божий», 1896, № 9. («Из жизни». Рассказы Стефана Жеромского. Перевод М. 3.)
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.