Пена - [3]

2

На золотых часах Макса Барабандера было десять минут седьмого, но казалось, еще только полдень. Макс вспомнил, что летом день тут гораздо длиннее, чем в Буэнос-Айресе или Нью-Йорке. Темнеть начинает только ближе к десяти. В этот раз он не взял дрожек, пошел пешком.

Вышел на Гнойную, огляделся по сторонам. Те же запахи масла, мыла, селедки. Дворник с кокардой на шапке сметал метлой конский навоз. У лавок толпились бородатые евреи в длинных кафтанах и тяжелых сапогах. «Как им не жарко?» — удивился Макс. Сам он был в светлом костюме и соломенной шляпе.

Он повернул на Крохмальную. С одной стороны тянулся высокий забор, с другой — глухая стена. Фабрика, что ли, или казарма? Он прибавил шагу и вскоре вышел на «Площадь» — знаменитое местечко, где всегда толкутся щипачи, маравихеры, сутенеры и потаскухи.

Все осталось как раньше. Сбившись в кучки, шепчутся о чем-то парни в надвинутых на глаза картузах. Некоторые играют в лотерею, где надо крутить деревянного петушка на столе и можно выиграть булочку, жаренную в масле и политую шоколадом. Рядом — другая лотерея: тянут из мешка билетики. У ворот поджидают клиентов проститутки. Макс окинул их взглядом знатока. Видно, что вместо румян трут лица красной бумагой. Все в ситцевых жакетах, красных чулках и желтых сандалиях. Одна — маленькая и толстая, как бочонок, остальные — тощие и рябые, как терка. Впалые щеки, прыщавые лбы. «На любителя, — подумал Макс, — на большого любителя».

Откуда-то несло горелым. В нос ударило давно позабытой вонью.

Двое парней, заметив Макса, перемигнулись и подошли.

— Ты откуда, дядя? — спросил один.

— Тебе-то я точно не дядя, так что отвали, — посоветовал Макс.

— Чего, крутой?

— Да, крутой. Лучше исчезни, пока в рыло не схлопотал.

— Очень сильный, что ли?

Макс не боялся этой шушеры, но понимал, что лучше все-таки не ввязываться в перепалку. Он просто оттолкнул их обоих в сторону и зашагал дальше.

«Ничего не изменилось», — думал Макс. Та же грязь, та же бедность. Уличные торговки продают червивый горох, подгнивший лук, битые яйца и штопаные чулки. Еврейки в чепцах и ватных телогрейках, будто зима на дворе, разложили товар, прикрыли тряпками и зазывают покупателей: «Каленый горох! Бобы! Пирожки с картошкой!»

«Только гляну и больше сюда ни ногой», — решил Макс.

Вот она, забегаловка. Он открыл дверь. За столиками сидели парни, играли в домино и карты, наверняка крапленые. Еще несколько стояли у буфета и болтали с низкорослой девицей, конопатой и толстогубой. На прилавке разложены пирожки и лепешки, вокруг них вьются целые тучи мух. «Это здесь Слепой Майер бывает?» — удивился Макс.

— Эй, фраер, дверь закрой! — крикнул кто-то.

— Будете мимо проходить — проходите! — пошутила конопатая девица.

Макс закрыл дверь и двинулся дальше. Не больно-то и хотелось сидеть в этой вонище.

А вот и дом семнадцать, и в нем — знакомый ресторанчик. Макс вошел. Тут было малость поприличнее. На прилавке — подносы с жареными гусями, миски с рубленой селедкой и заливным, корзиночки с солеными лепешками и тарелки с яичными коржиками. Толстяк за стойкой нацеживает в кружку пиво. За столиками — мужчины и женщины. Пьют, едят, разговаривают. Пол выложен белой и черной плиткой.

Макс сел за свободный столик. Подошел официант. Макс заказал пиво. Официант спросил:

— Баварское?

Знакомое название, но Макс уже толком не помнил, что это такое. Улыбнулся:

— Лишь бы холодное.

— Закуску?

— Да. Что-нибудь поострее.

— Рубленая селедка, паштет из печенки?

Макс немного подумал.

— Пожалуй, селедку.

— Хлеб какой — сдобный, пеклеванный?

— Лучше пеклеванный.

Официант ушел. Макс огляделся по сторонам. Он родился и вырос в бедности, но, несмотря на это, нищеты терпеть не мог. Он продавал дома, а не лачуги. Он избегал проституток и сутенеров. Он подмазывал полицию, но не сам, а через посредника. Рашель тоже знавала лихие времена, но быстро привыкла к роскоши. Полюбила красивую одежду, дорогую мебель и украшения. С удовольствием играла в казино, ездила с Максом в Рио-де-Жанейро и Нью-Йорк.

Макс так и не научился свободно говорить по-испански, зато Рашель знает язык, как свой родной. Артуро они отдали в гимназию, где учились дети из самых богатых семей. Оказалось, у Рашели просто талант к коммерции. Не посоветовавшись с ней, Макс никогда не заключал сделок.

Но семь лет изобилия миновали. Теперь Рашель сломлена горем, а он, великий ловелас, ничего не может с женщиной. В Париже он пригласил девушку, очень красивую, повез ее в Довиль, снял номер в лучшем отеле. Но как только она его обняла, Макса охватили тоска и отвращение. Его чуть не стошнило. Не помогли ни шампанское, ни запретные ласки. Примерно так же было еще раньше, на пароходе, и потом, в Берлине. Макс обращался к врачам в Америке и Европе, но все они повторяли одно и то же: это нервы. Рекомендовали гидропатию, выписывали лекарства, которые помогали как мертвому припарки. И все доктора давали один и тот же совет: ему необходимо длительное путешествие. Пусть попытается забыть о своем горе, найдет себе новое общество, новые увлечения.

Официант принес пиво, хлеб с рубленой селедкой, соленый огурец и блюдце перченого горошка в придачу. Макс подождал, пока осядет пена, и одним глотком отпил полкружки. Закусил ломтиком хлеба с селедкой.