Паутина - [62]

Они должны были бы это знать, убеждала я себя, — судя по отчету психолога, не заметить проблемы Ребекки было так же просто, как не заметить деревянную ногу. И все же я была почему-то уверена в том, что Рита и Деннис не догадывались о психическом нездоровье Ребекки. По Миллзу, они выглядели как два наскоро состряпанных ходульных персонажа, зато их портреты в исполнении Мелани Кук не уступали работам Лусиана Фрейда.[28] Я не могла себе представить, чтобы описанная Мелани женщина — сноб до мозга костей, любительница пустить пыль в глаза — могла допустить присутствие в своем доме чего-то далекого от идеала, скажем, надтреснутого, будь то ваза или ребенок. И столь же трудно поверить, что миссис Фишер отнеслась к процессу удочерения с филантропическим бескорыстием, выбрав ребенка, которого никто не хотел брать в семью, чтобы изменить его жизнь…

Вопросы, вопросы, вопросы. И ни одного ответа. Сколько я ни вглядывалась — не видела ни единой, даже самой узенькой тропки, ведущей к истине. Неужели тупик? Оставалась одна надежда — на книгу «Жажда убивать», которую я заказала в интернет-магазине и которая должна прибыть со дня на день. Даже если я не найду там ничего конкретного, все равно есть шанс, что она натолкнет меня на какие-то новые имена и места, а те, в свою очередь, поведут дальше. Опущенный шлагбаум наверняка скоро поднимется, и я смогу двинуться вперед.

С утра в пятницу я принялась готовить спальню для Петры. Воздух в комнате был спертый, как всегда в нежилом помещении, и я первым делом распахнула окно. Даже сейчас, на пике лета, в спальне было более чем прохладно. Рьяно взявшись за дело и намереваясь придать комнате более обжитой и привлекательный вид, я проникала с пылесосом во все углы, забитые пылью, затянутые паутиной, поскольку со дня нашего переезда у меня до них не доходили руки. Застелив кровать бельем нежно-пастельных тонов, я поставила на прикроватный столик вазочку с ароматическими лепестками, рядом — портативный радиоприемник, которым мы давно не пользовались, и добавила книгу «Мандолина капитана Корелли».[29] Похоже, во мне намного больше от матери, чем мне самой казалось; в точности так и мама готовилась к приезду гостей.

Когда я закончила уборку, комната выглядела совсем иначе и только стол у окна портил картину: эдакий офис с неважнецкой техникой, невесть зачем обустроенный в спальне загородного коттеджа. Но с этим я ничего не могла поделать, поскольку другого места для компьютера, принтера и факса в доме не было. Зато пухлую, раздувшуюся от бумаг папку вполне можно и даже необходимо убрать. Я прикидывала, где бы найти укромное местечко на первом этаже, но поняла, что куда ни положи — она всюду будет на виду. В гостевую комнату Карл не заходил, а в кухне и в гостиной запросто мог, открыв дверцу какого-либо шкафа, натолкнуться на папку и увидеть старую школьную фотографию Ребекки. А дальше все предсказуемо. Как она у тебя оказалась? Почему я об этом ничего не знаю? А зачем она тебе? Я-то думал, тебя интересуют факты, а не эта…

Я помнила о существовании стенного шкафа рядом с кроватью, но никогда в него не заглядывала. Дверь шкафа долго не поддавалась, но все же с пронзительным скрипом открылась. Я подняла свою бесценную папку с ковра, положила на нижнюю полку… и заметила что-то на самой верхней.

Вряд ли что-то стоящее — так, упаковка почтовой бумаги, толстая, только начатая. Может пригодиться. Я достала ее, и тут на ковер спланировал сложенный листок. Развернув страничку, я поняла, что это начало письма — всего несколько строчек, написанных торопливым путаным почерком. Читая эти строчки, я холодела от изумления, растерянности и… страха.

4 Плаумэн-лейн

Эбботс-Ньютон

Дорсет

27 февраля 2002 г.

Дорогая моя Пенни!

Вряд ли ты рассчитывала получить от меня весточку после того, что случилось, но мне кажется, я должна поставить тебя в известность о том, что происходит. Здесь начали твориться странные вещи — иначе не скажешь. Мне угрожают. Я не имею представления, кто они, эти люди, и что им от меня надо, но я все время получаю анонимные письма, а сегодня

И все. Молчание — как будто я слушала торопливый голос Ребекки Фишер и вдруг звук внезапно пропал.

Я несколько минут не могла оторвать взгляд от листка бумаги, словно передо мной был предмет, чудом сохранившийся во времени, — окаменелость, обломок глиняного горшка с археологических раскопок. В нем не было ничего для меня нового, все написанное на листке было мне уже известно, и все же, несмотря на это, находка имела огромное значение. Подумать только, листок столько времени лежал здесь, чуть ли не на виду, за незапертой дверцей толщиной всего в полдюйма. Присмотревшись внимательнее, я отметила, что слова написаны по-разному, каждое под другим углом, и давление на бумагу шариковой ручки с черной пастой чересчур сильное — в некоторых местах листок проткнут насквозь. Я в полной мере ощутила ужас и смятение Ребекки перед неведомым врагом и угрозой — страшной, но неизвестной.

Тишина была такой, какая бывает в пустом храме, — многослойной, и только словно призрачный голос Ребекки пробивался сквозь невесть какую глубину. Вдруг в нашей спальне зазвонил телефон — самый что ни на есть обычный звук, резкий, настойчивый. Я восприняла его как сигнал из другого мира.