Патруль джиннов на Фиолетовой ветке - [96]

Ничего примечательного в мусоре не найдено, кроме обрывков школьной формы и разрезанной детской обуви. Полиция запечатала их, чтобы проверить, не принадлежат ли они пропавшим детям; хотел бы я знать, не привел ли тогда Самоса меня сюда, потому что знал, что было спрятано на свалке. Может, он умеет то, что полицейским псам не под силу.

Вечером, когда бульдозеры замолкают, Папа забирает меня домой и просит Шанти-Чачи присмотреть за мной. Он говорит, что скоро вернется.

Чачи сидит рядом со мной, как будто хочет убедиться, что я никуда не денусь.

Куда мне теперь идти? Я не детектив. Если бы я им был, я бы не позволил никому украсть Руну-Диди.

– Твоя диди в порядке. Я знаю это. Я чувствую, – говорит мне Чачи.

Я ничего не знаю. Я ничего не чувствую. Иногда, вот как сейчас, у меня внутри все застывает, даже разум.

Ма рано возвращается домой. Шанти-Чачи говорит ей, что не знает, где Папа, а Ма говорит: «Он звонил мне». Она принесла свежие овощи и яйца с Призрачного Базара. Руну-Диди как-то попросила у Ма яйца, когда начала тренироваться, но Ма сказала ей, что мы не крорепати, как семья Амбани, чтобы есть все, что пожелаем. И вот теперь Диди нет, а яйца есть. Это меня злит, но я ничего не говорю.

Без телевизора, который Ма мне не разрешает смотреть, тишина в нашем доме слишком громкая. Я шуршу страницами учебника, раздумывая, почему Пари с Фаизом не зашли навестить меня. Мама Пари сказала, что Пари можно ходить по басти, только если с ней взрослый. Может быть, Пари сегодня не смогла найти ни одного взрослого. Фаиз, наверное, до сих пор на работе. Мамин нож делает шинк-шинк-шинк. Шипит масло, стреляют семена тмина, лук становится коричневым. Наш дом пахнет так же, как когда готовила Руну-Диди.

Я лежу на животе на кровати, но не читаю книгу. Я чувствую запах Пьяницы Лалу и поднимаю взгляд. Это Папа. Он спотыкается о кровать и садится, почти мне на руку. Я вовремя ее убираю. Он просит меня подвинуться, так чтобы он мог лечь.

– Смотри, я приготовила все, что любит Руну, – говорит Ма. Она даже не заметила, что Папа пьяный. – Анда-бхурджи, байнган-бхарту и роти.

Ма поднимается и встает у двери, как будто ждет, что Руну-Диди забежит в наш переулок в любой момент. Я жду вместе с ней.

Папа засыпает. Еда остывает.

Сегодня ровно месяц с тех пор, как Руну-Диди

пропала. Одежда Диди все еще ждет ее на табуретках для ног у нас дома, я достаю для нее подушку перед сном – и я никогда не перекатываюсь на ее половину матраса. Но за пределами нашего дома мир меняется. Фатима-бен и остальные мусульмане переехали в другую басти через реку, где живут только мусульмане. Некоторые индусы называют это место Чхота-Пакистан.

Фаиз и его семья тоже туда переезжают. Сегодня его последний день в нашей басти. Прямо сейчас мы с Пари помогаем Ваджид-Бхаю и Фаизу собираться. Мы пришли сюда сразу после школы. Амми Фаиза и его сестра уже в Чхота-Пакистане с большей частью их вещей. Тарик-Бхай не может помочь с переездом, потому что он все еще в тюрьме. Его освободят в ближайшее время, может быть, даже на этой неделе, но мы не можем быть уверены. Полиции может потребоваться целая вечность на что угодно.

К тому времени, как мы заканчиваем, дом Фаиза выглядит большим, потому что все вещи и люди покинули его. Пахнет паутиной, оставленной пауками, и пылью, что скопилась за шкафами. Мы с Пари выносим оставшиеся вещи в полиэтиленовых пакетах. Ждем велорикшу, с которым договорился Ваджид-Бхай.

Некоторые из соседских чач, чачи и детей выходят в переулок, чтобы посмотреть, как Фаиз и Ваджид-Бхай уезжают. Я снимаю свитер и завязываю его на талии. Если Руну-Диди вернется сегодня, то будет в шоке, увидев, что смог почти исчез. А еще стало намного теплее, слишком тепло для февраля.

Иногда я забываю, что Диди нет. В полиции говорят, что все пропавшие признаны мертвыми, но Ма повторяет, что Диди вернется завтра. Она говорит это каждый день, и я ей не верю.

– Я так и не вернула деньги, которые одолжила у тебя, – говорит Пари. Звучит так, словно она думает, что больше никогда не увидит Фаиза.

– Когда станешь врачом, будешь лечить меня бесплатно, – говорит Фаиз. Его лицо, и руки, и даже его белый шрам потемнели, пока он продавал розы на шоссе. – Если увидишь меня на перекрестке, когда будешь ехать мимо на своей большой машине, притормози и купи все мои цветы, чтобы я мог устроить себе чутти-маро-отдых на целый день.

– Ты же не думаешь взаправду, что будешь продавать розы целую жизнь, да? – говорит Пари. – Ты должен пойти в школу возле твоей новой басти.

Я чувствую, как сотня бабочек порхает у меня в груди. Что это такое – целая жизнь? Если умираешь ребенком, была ли твоя жизнь целой, или всего лишь половиной, или ее не было вообще?

– Чи, что ты делаешь? – говорит Пари, отталкивая Фаиза, когда он роняет на нее соплю, пытаясь обняться.

Я обнимаю Фаиза. Затем он идет по улице, чтобы сказать окей-тата-пока своим соседям.

– Фаизу очень грустно расставаться с вами, – говорит Ваджид-Бхай. – Но нам тут небезопасно. Вчера в туалетном комплексе кто-то опять говорил, что мы, мусульмане, похитили Кабира и Хадифу и убили Буйвола-Бабу, чтобы свалить вину на «Хинду Самадж». Это непросто слушать каждый день. Аллах знает, почему они до сих пор обвиняют нас.