Патриотизм снизу. «Как такое возможно, чтобы люди жили так бедно в богатой стране?» - [31]

.

К истокам социально-критического чувства

Разумеется, стихийный обывательский марксизм в виде социально-критического мышления появился не вчера и не только благодаря патриотическому подъему. Корни этого образа мыслей (или мироощущения) уходят в коммунистическую/советскую идеологию, которая была сильно дискредитирована в девяностые годы, но сохранилась, видимо, где-то «в подсознании». Сегодня она для многих приобретает новую актуальность, вновь кажется адекватной рамкой восприятия, подходящим способом осмысления мира и своего места в нем. Небольшой исторический экскурс поможет понять, что способствовало приходу к нынешнему положению дел.

Российская постсоветская демократия образца 1990-х принесла с собой глубокие потрясения, охватившие широкие социальные слои. В экономике эти потрясения выражались в резком падении доходов, в невыплатах зарплаты, в закрытии предприятий или в продаже их за гроши, наконец, в отказе государства от регулирования экономики, приведшем к краху социальной сферы. Радикальные изменения коснулись и социальной структуры: произошло символическое уничтожение рабочего класса, восторжествовал примитивный социал-дарвинизм, поделивший общество на победителей (сумевших удачно адаптироваться к рынку) и проигравших (пассивно ожидавших помощи от государства); коллективная солидарность была вытеснена индивидуальным стремлением к наживе или борьбой за выживание[51]. Говоря о политическом поле, девяностые принесли демонизацию коммунизма и социализма, сопровождавшуюся превращением неолиберализма в господствующий дискурс. Наконец, распад СССР и сопутствовавшие ему геополитические изменения окончательно разрушили привычные устои жизни бывшего советского человека, пошатнули самые базовые его представления об окружающем мире.

Обошедшийся почти без терапии шок масштабной потери прежних социальных гарантий и разрушения системы жизненных координат вообще легко объясняет деполитизацию и относительную пассивность. Используя терминологию Пьера Бурдье[52], можно говорить о том, что трещина прошла по самому габитусу человека. Расстроился процесс спонтанного и неосознанного встраивания людей в окружающий их мир. В терминах Ирвинга Гофмана[53] произошедшее можно описать как утрату гражданами бывшего Советского Союза «чувства своего места», то есть присущего человеку само собой разумеющегося ощущения, что он на своем месте там, где, как ему кажется, он находится, ощущения, что человек знает, каково его место и каковы места других. Именно это чувство и дает каждому из нас возможность взаимодействовать с окружающими. Габитус, будучи бессознательной структурой, образуемой инкорпорированными диспозициями, разумеется, закрепощает. Однако и слом габитуса может пошатнуть основы личности, вырывая человека из социальной среды, дезориентируя его так, что он потерял практическое представление о том, что и как можно делать, как можно действовать и мыслить. Именно здесь обнаруживаются базовые причины распространения насилия, повышения алкоголизации и роста смертности в девяностые годы. Здесь же причина глубокой травматизации постсоветского общества.

В отличие от эпохи потрясений, пережитой два-три десятилетия назад, нынешняя ситуация в России выглядит (или по крайней мере выглядела до кризиса, вызванного присоединением Крыма) стабильной: зарплаты выплачивались и обеспечивали людям минимальный уровень жизни. Государственные институты до сих пор более или менее справляются со своими функциями, снова звучат публично лестные слова о «простом труженике», а Родиной (с большой буквы) снова можно гордиться. Важна не столько реальная стабильность, сколько ее ощущение. Желание стабильности – одно из главных стремлений большинства респондентов, которые если и хотят перемен, то настроены категорически против потрясений, а тем более революций. С социологической точки зрения это можно понять. Большинство людей в любом современном обществе нуждаются в стабильных ориентирах и узнаваемых метках для того, чтобы двигаться, действовать и взаимодействовать; здесь важен определенный уровень жизненного комфорта и уверенность в том, что существуют некие правила. Только высокоресурсные группы, обладающие значительным материальным и социальным капиталом, умеют быстро ориентироваться в неопределенной, нестабильной ситуации. Именно люди, принадлежащие к этим группам, обычно и выигрывают от мобильности, от возможности проявления крайнего индивидуализма, от отсутствия жестких социальных обязательств. Социологи, изучающие современное капиталистическое общество, хорошо знают, что свобода от стесняющих уз, обременяющих обязательств и сдерживающей системы зависимостей разного уровня является действенным и широко используемым орудием господства[54]. Низкоресурсным же группам необходимы минимальные нормы защиты. То, что для первых – освобождение от обязательств, для вторых оборачивается угрозой отчуждения и сверхэксплуатации. Именно это имеют в виду Люк Болтански и Эв Кьяпелло, когда, описывая «новый дух капитализма», отмечают «эксплуатацию немобильных людей мобильными»