Патриотизм и русская цивилизационная идентичность в современном российском обществе - [21]

По этой причине программы «воспитания толерантности» сегодня всё меньше ассоциируются с исследовательскими направлениями, но всё больше напоминают политические и геополитические проекты тотальной индоктринации, призванные повлиять на самосознание наций и, главное, на самоидентификацию миллионов людей во всех концах мира. Таким образом, нелепое с точки зрения логики выражение «новое мышление» (если уж новое, то и мЫшление, конечно, чтобы гордо звучало «мы» как источник идентичности), введенное в оборот в период демонтажа исторической России и перекройки послевоенных границ, незаметно становится «работающей категорией». Эта категория позволяет достаточно точно описать технологию разрушения культурной преемственности, когда предметом «зачистки» становится само мышление, неписаные права здравого смысла, предполагающего наличие веры как условия воспитания веротерпимости. Как научиться уважать чужих матерей, культивируя неуважение к собственной матери?

Антиклерикализм с трудом изживается не только в «политических новостройках», которые, как водится, начинаются (иногда и заканчиваются) с рытья котлованов, но и в традиционных «оазисах благополучия» – в тех немногих уголках мира, где доминируют не разрушительные центробежные силы, а интеграционные тенденции.

Как подметил Л. Зидентоп в своей известной книге «Демократия в Европе», европейское сообщество способно выполнить свой долг перед самим собою и остальным миром только при одном условии: если оно сохранит свою индивидуальность, культурную идентичность. При отсутствии общего самосознания «интеграционный процесс не будет направляться, что рано или поздно приведет к хаосу»[61]. Но нравственная индивидуальность Европы подразумевает некую историю, осознание этической преемственности. Зидентоп называет две причины, препятствующие восстановлению подлинной европейской самоидентичности: «Одна из них – существование в Европе стойких пережитков антиклерикализма, другая, возникшая совсем недавно, – это развитие представлений, именуемых “мультикультурализмом”»[62].

Мультикультуралистский подход, по его словам, превращен сегодня меньшинствами, обретающими всё большую уверенность в себе, в политическое оружие. Подъем мультикультурализма, особенно в своеобразном американском исполнении этой доктрины (концепция И. Берлина) с характерной для нее «терпимостью», не обеспечивает, по мнению Зидентопа, адекватных средств урегулирования конфликтов между группами и индивидуумами, так как не замечает главного – разницы между двумя разновидностями плюрализма: «Одна из них держит в поле зрения социальные группы и культуры, каждая из которых является носителем и выразителем своих собственных ценностей. Для другой важны конкретные люди, осуществляющие свой выбор ценностей в рамках закона, который не только защищает личную свободу, но и устанавливает четкие границы такой свободы»[63].

Важно отметить, что мультикультурализм – понятие, обозначающее особый тип и сам процесс социализации, идентификации и самоидентификации этнокультурных групп в рамках государственной политики, призванной снизить риски межэтнических и межцивилизационных конфликтов. Специфика этого процесса заключается в том, что объектом социализации в данном случае становятся не только и не столько сами эти группы, сколько коренное население, которому прививается всеми доступными методами толерантное и уважительное отношение к носителями инокультурных традиций, ценностей и образцов поведения.

Понятие мультикультурализма было введено в широкий научный оборот и политическую лексику сравнительно недавно. В 1971 г. этим термином стали обозначать новую миграционную политику Канады, в основе которой лежало стремление решить внутренние проблемы, в частности проблемы с дефицитом рабочей силы и квалифицированных кадров, за счет переселенцев из других стран и регионов, в том числе и из России. Опыт Канады представляет особый интерес, поскольку именно в этой стране принцип мультикультурализма включен в число базовых принципов государственной политики. Позднее это понятие обогатило политическую лексику США и Западной Европы. Однако единого представления о мультикультурализме в мировой политике и науке так и не сложилось, а сам термит служит для обозначения связанных между собой, но зачастую совершенно разных явлений. Среди них и многообразные формы мирного сосуществования представителей различных верований, этнических групп и культур на одной территории при сохранении различий, и целенаправленная политика интенсивной интеграции мигрантов (обычно без установки на полную ассимиляцию) на территориях стран, которые предоставляют им эту возможность.

Здесь, в зонах условной стабильности и столь же условного благополучия (большего или меньшего, но обеспеченного уровнем конституционно закрепленных социальных гарантий), пересекаются почти не контролируемые миграционные потоки из регионов, где доминируют иноцивилизационные традиции и обычаи, клановые и родовые связи, не характерные для «оазисов стабильности». В результате именно благополучные регионы неизбежно превращаются в арену наиболее острых межцивилизационных конфликтов, а основные показатели устойчивого развития, с таким трудом принятые на уровне межгосударственных связей, становятся малоэффективными. Неопределенность позиций и предмета, относимого к понятию мультикультурализма, создает путаницу, что часто используется в целях политической демагогии.