Патриотизм и русская цивилизационная идентичность в современном российском обществе - [19]

Таким образом, можно сделать вывод, что в основе концептуализации российской национальной идентичности и патриотизма лежит национальный миф (регулятивная идея), функционально обеспечивающий динамическую иерархизацию субидентичностей, конституированных специфическим пониманием природы нации, в конкретных исторических условиях в целях сохранения их преемственности общему мессианскому вектору. Смена регулятивной идеи ведет к кризису национально-патриотической идентичности и разрыву исторической преемственности даже при сохранении прежнего набора субидентичностей и внешней схожести частных политико-правовых форм.

Глава II. Эпоха перевоплощений: мировой тренд и русская специфика (В.Н. Расторгуев)

1. Самоидентификация и мультикультурализм: где пролегает граница между нормой и социальным недугом?

Чем объяснить небывалый всплеск интереса к поиску культурной идентичности, механизмам идентификации и самоидентификации? Еще вчера эта тема интересовала немногих узких специалистов, этнологов и политологов, культурологов и, разумеется, психиатров, что вполне понятно: с чего это вдруг человек или целый народ начнет ломать голову над своей же идентичностью, под которой понимается обычно всего лишь тождество себе самому? Разве это тождество – не норма норм? Разве сомнение в нормальности нормы может стать нормой? Но сегодня выясняется, что даже сугубо академические исследования этих явлений, чуждые всякой политизации, всё чаще несут в себе мощный политический и геополитический заряд, легко облекаются в технологии воздействия на огромные массы и уже открыто используются при переделе мировых ресурсов. Впечатление такое, что вся планета стала фабрикой глобальной переидентификации миллионов и даже миллиардов (!) людей, а тема идентичности превратилась в ахиллесову пяту всего традиционного общества.

Площадка для «перековки идентичностей» подготовлена размыванием культурных и политических границ после того, как принцип незыблемости послевоенных границ ушел в небытие вслед за крахом биполярной системой, стало нормой ослабление и планомерное разрушение национальных суверенитетов. Не менее существенную роль сыграло совершенствование технологической базы массовых перевоплощений, в том числе стирание различий между виртуальной реальностью и «просто» реальностью, между проектированием будущего и прошлым. В заново переписанном прошлом мы всё чаще обнаруживаем те же самые скрытые проекты из несуществующего завтра, когда растворяется грань между идентичностью как тождеством себе и идентичностью как тождеством фантому, чужому проекту.

И речь здесь идет не о том лишь, что истории пишутся, редактируются и бесконечно переписываются и фальсифицируются с учетом вкусов времени, моды и воли писца или заказчика. И не в том дело, хотя это очень важно, что истории рассказываются и пересказываются в соответствии с правилами построения рассказов – от зачина до поучения, от построения сюжетной линии с встроенной интригой (скрытым интересом), которая при ближайшем рассмотрении оборачивается интригой политической – интересами групповыми и партийными, тоже тщательно скрытыми. Разница в том, что интрига в рассказе откроется по прочтении, а политическую можно только реконструировать или просто домыслить. Но нарративация истории – только одна сторона «перековки идентичностей».

Главное в другом – в скрытых «узелках на память», остающихся в недрах никому и никогда не рассказанной истории, в том числе и той реальной, которая не открывается мыслителям, просветителям и популяризаторам. Не открывается не потому, что ждет более прозорливых, а по причине иного рода: человеческая мысль – не Высший Промысл. Да и нельзя пересказать живую историю, как нельзя пересказать остывшую боль или страсть. Можно только показать, изобразить с той или иной степенью достоверности. Скрытые, никем не рассказанные и до времени не состоявшиеся сюжеты живой истории – это и есть «узелки на память». Причем имеется в виду не личная и не коллективная память, а нечто иное – память социоприродных систем о тех «развилках», то есть альтернативах и возможностях, от которых люди отказались, либо не желая отклониться от избранного курса, либо просто не заметив упущенные возможности. Но упущенные шансы – не всегда утраченные безвозвратно: вернись на шаг – и откроются снова. Возможно, что откроются…

Поэтому история не только имеет сослагательное наклонение, но и сама может наклонить кого угодно. Так что же произошло с сознанием миллионов, как случилось, что очевидные культурные, этнические, религиозные и прочие отличия, которые воспринимались как данность, стали предметом массового интереса и одновременно – едва ли не основным инструментом большой политики и даже геополитики? Самый простой способ объяснения – анализ радикальных изменений, произошедших на рубеже тысячелетий в сфере мировой политики, и их сопоставление с изменением самоидентификации. Правда, такое сопоставление вряд ли может служить бесспорным основанием для вывода, поскольку здесь легко спутать причины и следствия: то ли политика влияет на самоидентификацию, то ли всё происходит с точностью до обратного, когда идентичность самопроизвольно мутирует и сама «строит» политиков? К тому же при желании легко обнаружить множество иных факторов, способных повлиять и на процесс самоидентификации, и на политическую динамику.