Патриотизм и русская цивилизационная идентичность в современном российском обществе - [20]

Автор одной из наиболее известных, целенаправленно раскрученных и потому действительно влиятельных теорий, раскрывающих природу культурной переидентификации, С. Хантингтон предлагает вполне убедительный на первый взгляд анализ происходящего. По его мнению, после окончания холодной войны наиболее важными различиями между людьми стали уже не идеологические, не политические или экономические различия, а культурные. Именно по этой причине «народы и нации пытаются дать ответ на самый простой вопрос: “Кто мы есть?” И они отвечают традиционным образом – обратившись к понятиям, имеющим для них наибольшую важность. Люди определяют себя, используя такие понятия, как происхождение, религия, язык, история, ценности, обычаи и общественные институты. Они идентифицируют себя с культурными группами: племенами, этническими группами, религиозными общинами, нациями и – на самом широком уровне – цивилизациями. Не определившись со своей идентичностью, люди не могут использовать политику для преследования собственных интересов. Мы узнаём, кем являемся, только после того, как нам становится известно, кем мы не являемся, и только затем мы узнаём, против кого мы»[60].

В этой логике есть только один изъян: холодная война, как выясняется ныне, вовсе не прекратилась после крушения «великого красного проекта», демонтажа социалистического лагеря и всей биполярной геополитической системы, а сделала недолгую передышку перед новым витком. Будем надеяться, что «передышка» (она же «перезагрузка», она же «потепление климата») была не последней в новейшей человеческой истории. Возможно, мы увидим и новые опыты «перелицевать» полувойну в полумир. В любом случае, несмотря на воскрешение «ледниковой эры» в мировой политике, вопрос «Кто мы есть?» не оставляет сознание масс.

И здесь следует обратить внимание на главный парадокс эпохи перевоплощений. Западнохристианский мир, еще вчера видевший в богоборческой России основную угрозу своему существованию, подменен откровенно антихристианским глумлением над всеми святынями европейских народов и традиционными институтами воспроизводства идентичности, начиная от института семьи и брака. И уже на этом фоне происходит противостояние «новой западной идентичности» тем собственно европейским базовым ценностям, носителем и бастионом которых поневоле становится бывший антипод Запада и всех форм западного традиционализма – Россия.

Возможно, причины такой многоуровневой и разнонаправленной переидентификации целых народов следует искать не в политических сдвигах, а в появлении новых технологий, способных до неузнаваемости видоизменить и способы коммуникации, и даже саму человеческую природу? И действительно, никого теперь не удивляют самые радикальные методы тотальной «самодеконструкции» – от смены национального гражданства на «электронное подданство» (теория и практика наднационального «гражданства по интересам») до смены пола – культивируемых коммерческой медициной хирургических и генетических перевоплощений «надоевшего самообраза» с выходом в недалекой временной перспективе на модификацию самой биологической природы человека.

Если называть вещи своими именами, то превращение мужчины в «женщину» – это операция, родственная, по сути, превращению некогда великого народа в бесполое и безвольное существо. Жертвы таких операций испытывают чувство экстаза, когда их оскопляют и заставляют пинать ногами собственное «проклятое прошлое», приучают носить чужое платьице и тоненьким голоском петь хвалебные гимны новоявленным учителям «подлинной свободы постоянного выбора», где сам сделанный выбор объявляется отходом от свободы как базового принципа подлинной идентичности. Если повенчался – вдвойне не свободен, ибо изменил свободе постоянного гендерного самоопределения и лишил себя выбора. Если осознал себя при этом гражданином и патриотом, то также не свободен вдвойне – предал идеалы негативной свободы (а это, как известно, единственно надежный маркер либеральной идентичности) и попал в зависимость от идеологии в эпоху «полной деидеологизации», освобождения от догм.

В том же контексте следует рассматривать и бесчисленные программы насаждения и культивирования толерантности и мультикультурализма, заполнившие всё пространство политологического дискурса и рекламного бизнеса. По мере распространения этих международных программ (поле активности их адептов – вся политическая карта мира) становится очевидным, что они ориентированы явно не на сохранение исторически сложившихся форм регионального культурного многообразия и традиционных моделей этнокультурного сосуществования. Чаще всего их применяют как инструмент, разрушающий целостность конфессионального пространства, без которого невозможны ни преемственность в процессе социализации, ни самоидентификация поколений и наций (роль культурообразующих конфессий в становлении национального наследия и менталитета), ни конструктивное этнокультурное и межцивилизационное взаимодействие – основа мира между людьми и народами.

Воспитание чувства толерантности, если бы оно было целью подобных программ, должно было бы базироваться на уважении к религиозным чувствам и жестко критическом отношении к деструктивным культам. А это предполагает обязательное участие в разработке и осуществлении образовательных программ и стратегий, призванных культивировать толерантность тех конфессий, которые исторически представлены и тем более доминируют на конкретной территории. В действительности подобные программы, как правило, внедряются без учета позиции церкви – духовенства и мирян, а иногда откровенно направлены на легитимацию и распространение нетрадиционных культов, разрушающих саму возможность воспроизводства конфессиональной идентичности. В ряде случаев (опыт современной России) они граничат со столь знакомой погромной пропагандой воинствующего атеистического мировосприятия и закреплением за «программистами» особой роли творцов «правильных идентичностей» и грозных третейских судей, якобы стоящих над всеми мировыми религиями и определяющих право аборигенов-наследников на доступ к духовному наследию своих народов.