Патриотизм и русская цивилизационная идентичность в современном российском обществе - [10]
Конфликт не только обретал законный статус и ограничивался жесткими рамками, но и встраивался во все социокультурные проекты за счет признания терпимости в качестве важнейшей ценности западноевропейской цивилизации. Принцип плюрализма утвердился в западной культуре на основе характерных для нее представлений о договорной природе общественных отношений, а также их сакрализации, вытекающей из иудейско-христианского мировоззрения[29].
Культурная легитимация конфликтогенности в плюралистическом типе общества требует особых форм разрешения противоречий, позволяющих находить консенсусные подходы к урегулированию этнических, этнорелигиозных и других конфликтов. Западноевропейская культура и цивилизация выработали в ходе своего развития так называемые тернарные структуры обеспечения устойчивого функционирования социальных и политико-правовых систем. Тернарные (триадичные) структуры всегда ориентированы на усредненность и выживание, механизмом реализации которых является юстиция. Это позволяет осуществлять мягкий переход от ценностной поляризации, «черно-белого» восприятия действительности этническим сознанием к инновационному освоению взрывных процессов, протекающих в современном этнокультурном пространстве путем замены бинарных структур бытийствования этносов тернарными[30].
В данном контексте российской культурной традиции приписывается так называемое бинарное строение, не допускающее возможности конструктивных форм разрешения антиномических социокультурных ситуаций, возникавших и возникающих в ее историческом и модернизационном развитии. Антиномический характер русской культуры, определяемый многими российскими исследователями оригинальным «инновационным» способом (перечислением антитез и оппозиций), на самом деле подчеркивает другое ее свойство – самобытность и самодостаточность, а не традицию взрыва, деструктивности, максимализма, полярности, изначальной конфликтогенности.
Причина подобной методологической неадекватности состоит в том, что западноевропейским технологиям преодоления конфликтов придается универсальный характер, в то время как этнические и межцивилизационные столкновения нуждаются в другом типе осмысления и способах перевода их в спокойное русло. Речь идет о конфликтах ценностных ориентаций, когда на определенном этапе они совпадают с конфликтами интересов: политико-правовые и социальные институты перестают выполнять свое предназначение по созданию условий для удовлетворения базовых человеческих потребностей и начинают служить групповым и корпоративным интересам в ущерб общественным целям и ценностям.
К данному источнику цивилизационной конфликтогенности добавляется еще один – несовместимость этнических картин мира и индивидуально-групповых аксиологических ориентаций поведения и деятельности.
В связи с этим заслуживает внимания предложение о разработке таких концептуальных моделей, которые учитывали бы антиномическую природу, прежде всего, этнических конфликтов. Так, Д. Бертон постулирует в качестве отличительной особенности современных конфликтов столкновения по поводу основных универсальных антропологических потребностей, среди которых первоочередное место отводится «потребности в собственной самобытности или национально-этнической идентичности», а также в «развитии самобытного социокультурного потенциала»[31].
Перечисленные потребности действительно могут стать источником антиномической методологии разрешения этнонациональных конфликтов при условии, что современные исследователи не будут связывать их универсальное содержание с такими же по значимости потребностями вне зависимости от принятия решения или обязательной самореализации, присущими лишь западноевропейской цивилизации и приводящими к этнонациональным конфликтам в случае их абсолютизации.
Таким образом, цивилизационный подход к анализу феномена этничности способствует выведению данной проблемы на методологический уровень за рамки только этнологических трактовок.
Этничность в категориальном смысле начинает приобретать интегральную природу, благодаря объединению конструктивистско-инструменталистских и примордиалистских версий на основе универсалистской цивилизационной парадигмы:
а) она (этничность) не только изначальна в историческом контексте (существование культурно-языковых различий), но и новационна в плане четкого документирования ее сущностных признаков (генезис, взаимоотношения с другими этносами, пределы территориальной идентичности и т. д.);
б) функциональность этничности позволяет этносу сохранять социокультурную, территориальную и эндогамную общность со своей устойчивой внутренней структурой и постоянным членством. Речь идет прежде всего о когнитивной (способы и формы межэтнических стереотипов и ценностных ориентиров), нормативной (социализация и гомогенизация этнического сообщества и его конкретных представителей) и инструментальной функциях обеспечения коллективной безопасности и этнической идентичности индивидов в установленных мобилизационных границах его социокультурной деятельности.
В условиях глобализации пренебрежительное отношение к этничности начинает ослабевать, поскольку отказ этнонациональному фактору в праве на существование и сведение его только к различным формам социальных обусловленностей не решает на практике многочисленных проблем межнациональной конфликтогенности и вооруженных столкновений на этой почве во всем мире, включая развитые страны.
Бывают редкие моменты, когда в цивилизационном процессе наступает, как говорят немцы, Stunde Null, нулевой час – время, когда история может начаться заново. В XX веке такое время наступало не раз при крушении казавшихся незыблемыми диктатур. Так, возможность начать с чистого листа появилась у Германии в 1945‐м; у стран соцлагеря в 1989‐м и далее – у республик Советского Союза, в том числе у России, в 1990–1991 годах. Однако в разных странах падение репрессивных режимов привело к весьма различным результатам.
Сборник воспоминаний и других документальных материалов, посвященный двадцатипятилетию первого съезда РСДРП. Содержит разнообразную и малоизвестную современному читателю информацию о положении трудящихся и развитии социал-демократического движения в конце XIX века. Сохранена нумерация страниц печатного оригинала. Номер страницы в квадратных скобках ставится в конце страницы. Фотографии в порядок нумерации страниц не включаются, также как и в печатном оригинале. Расположение фотографий с портретами изменено.
«Кольцо Анаконды» — это не выдумка конспирологов, а стратегия наших заокеанских «партнеров» еще со времен «Холодной войны», которую разрабатывали лучшие на тот момент умы США.Стоит взглянуть на карту Евразии, и тогда даже школьнику становится понятно, что НАТО и их приспешники пытаются замкнуть вокруг России большое кольцо — от Финляндии и Норвегии через Прибалтику, Восточную Европу, Черноморский регион, Кавказ, Среднюю Азию и далее — до Японии, Южной Кореи и Чукотки. /РИА Катюша/.
Израиль и США активизируют «петлю Анаконды». Ирану уготована роль звена в этой цепи. Израильские бомбёжки иранских сил в Сирии, события в Армении и история с американскими базами в Казахстане — всё это на фоне начавшегося давления Вашингтона на Тегеран — звенья одной цепи: активизация той самой «петли Анаконды»… Вот теперь и примерьте все эти региональные «новеллы» на безопасность России.
Вместо Арктики, которая по планам США должна была быть частью кольца военных объектов вокруг России, звеном «кольца Анаконды», Америка получила Арктику, в которой единолично господствует Москва — зону безоговорочного контроля России, на суше, в воздухе и на море.
Успехи консервативного популизма принято связывать с торжеством аффектов над рациональным политическим поведением: ведь только непросвещённый, подверженный иррациональным страхам индивид может сомневаться в том, что современный мир развивается в правильном направлении. Неожиданно пассивный консерватизм умеренности и разумного компромисса отступил перед напором консерватизма протеста и неудовлетворённости существующим. Историк и публицист Илья Будрайтскис рассматривает этот непростой процесс в контексте истории самой консервативной интеллектуальной традиции, отношения консерватизма и революции, а также неолиберального поворота в экономике и переживания настоящего как «моральной катастрофы».