Patrida - [21]

А солнце светило. Чайки летали над мачтами зачаленных на зиму яхт, над стрелами кранов.

Ноги привели Артура к магазину «Souvenirs». Он решил приобрести для Лючии браслет с тремя дельфинчиками, если его ещё не продали.

Прямая, как стрела, девушка сидела на своём месте у кассы.

— Ясос, русос! — она встала. На ней было всё то же чёрное платье. Шею облегала чёрная узкая бархотка.

Артур прошёл прямо к прилавку, где находились ювелирные изделия. Ещё издали разглядел витой серебряный браслет с тремя дельфинчиками.

Девушка подняла руки, поправила в гладких волосах заколку в виде бабочки. И улыбнулась. Открыто. Давая понять, что рада его появлению.

— Happy New Year! What do you want, sir?[77]

— How much is it?[78] — Артур показал на лежащий пол стеклом прилавка браслет. — Three thousand?[79]

— Three thousand.

Артур увидел, как улыбка медленно сходит с лица девушки. Она подняла стеклянную крышку, достала браслет, протянула. Артур повертел в руках изящное изделие.

— Good[80], — он вынул из кармана куртки бумажник.

Девушка положила браслет в пакетик, пакетик в красивую цветную коробочку. Крест–накрест обвязала её красной ленточкой с бантом.

Артур чувствовал себя так, будто изменил ей с другой, с Лючией. Он думал о том, что вот наступил новогодний праздник, а она — сколько ей лет — восемнадцать? — все в том же чёрном платье, разве что бархотку надела. Деваться на острове, особенно зимой, некуда. Разве что зайдёт вечером в бар с подружками, если они есть, выпить по бокалу кока–колы, заказать мороженое.

Он достал из отощавшего бумажника банкноту в пять тысяч драхм, подал, спросил:

— What's your name?[81]

— Элефтерия, — она подсела к кассе, выдвинула ящичек с деньгами, чтобы отсчитать сдачу. Потом встала, вернула банкноту обратно. Жестом объяснила — на сдачу не хватает.

Артур стоял в растерянности. Все оставшиеся у него деньги состояли из таких же бумажек. В одной руке у него была коробочка с браслетом, в другой — банкнота.

— Wait for me![82] — девушка выхватила её и выбежала из магазинчика на набережную.

Артур положил покупку на столик у кассы. Прошёлся вдоль прилавков и стен, завешанных циновками и картинками, опять подивился безвкусице сувенирной продукции.

Послышался топот. Дверь распахнулась. В магазин, задыхаясь, вбежала толстая тётка в кофте, длинных, как ботфорты, сапогах. За ней — зарёванная Элефтерия. Левая щека её была красная от пощёчины.

Тётка быстро обошла магазин. Первым делом осмотрела прилавок с драгоценностями, кинулась к кассе, выдвинула ящичек, стала дрожащими пальцами пересчитывать лежащую там наличность. Элефтерия стояла рядом с Артуром. Пальцем оттягивала от шеи узкое кольцо бархотки.

Тётка подозрительно уставилась на Артура. Тот поднял руки вверх. Мол, обыскивайте меня. И тут он увидел мокрые каштановые глаза девушки. Они смеялись.

Тётка вынула кошелёк из кармана кофты, сунула ему сдачу — две купюры по тысяче драхм. Артур взял свой пакетик, шагнул к Элефтерии.

— Эвхаристо, девочка. Happy New Year![83] … По набережной дошёл он до бара «Neos cosmos», где на тротуаре за столиками в тёплых лучах предновогоднего солнца праздно сидели завсегдатаи. Отыскал свободный стул. Из бара с чашечкой кофе на подносе выбежал Дмитрос. Переставил её на стол.

— What do you want, Arturos? Whisky? Jin? Tonic?[84]

— Nothing. Thank you.[85]

Он знал: Дмитрос платы за кофе с него не возьмёт. За виски тоже. А ему ещё и захотелось есть — кроме пяти мандарин с утра ничего не ел.

Солнце висело над тёмными гребнями хребта, полукругом вздымавшегося над амфитеатром городских крыш. Артур знал: пока он, не торопясь, выпьет свою чашечку кофе, солнце уйдёт за хребет, туда, на запад, где живёт Лючия, сразу грянет вечер. Вдоль набережной затеплятся фонари, и ему предстоит идти к своему Дому мимо церкви, мимо булочной… Он почувствовал себя разбитым, выброшенным на отмель чужого моря, чужой жизни, где для него — ни надежды, ни будущего.

Оттягивал время, изредка отпивал из чашечки быстро стынущий кофе. И воздух становился прохладным, промозглым.

Завсегдатаи начали вставать из‑за столиков, расходиться к своим припаркованным здесь же, у бровки тротуара, автомашинам и мотоциклам.

Артур медлил сделать последний глоток. Вдруг он обратил внимание на то, что взоры всех обратились на него.

Кто‑то сзади схватил Артура за плечи, поднял со стула, развернул к себе, прижал к меху накидки, пахнущему духами.

РОССИЯ

Столовка при заводе на окраине Курска.

Несу поднос к свободному столику, сгружаю на его липкую поверхность винегрет в мисочке, тарелку с перловым супом. Больше ничего нет. Хлеб, сказала буфетчица, опять не завозили несколько дней.

Ко мне подсаживаются двое рабочих в перемазанных ватниках. Один вынимает из кармана чистую тряпицу, разворачивает. Там два куска чёрного хлеба. Малый кусок оставляет себе. Большой ломоть кладёт приятелю и уходит к стойке, чтоб принести обед на двоих.

Оставшийся, думая, что я не замечаю, мгновенно перекладывает куски местами. Жест такой же естественный, как дыхание. Как Божья любовь.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Красный «фиат» вырвался из погруженного в сумрак города, одолел перевал, где светилась неоновыми лампами бензозаправочная станция, и покатил вниз.