Патриархальный город - [147]
И Тави Диамандеску вскочил в машину.
Дал газ и рванул на резиновых колесах в сторону заставы. Господин Стэникэ Ионеску остался у края тротуара, одинокий и грустный, огорченно поплевывая сквозь губы. В такие минуты ему очень не хватало его друга, земледельца и землевладельца, теперь уже трижды бывшего.
— Будь она проклята, эта политика!
— С кем это ты говоришь, Стэникэ? — спросил его господин Иордэкел Пэун, переходивший улицу с серым шелковым зонтиком под мышкой.
Заметив по движению губ, что тот разговаривает, господин Иордэкел искренне удивился, как это он разговаривает один.
— А, да ни с кем я не говорю! — горестно воскликнул господин Стэникэ. — Не с кем и поговорить стало из-за этой политики!..
— А где твой Чимпоешу?
— Чимпоешу? — сплюнул господин Стэникэ. — Подрядился в услужение к Эмилу Саве. В этом я за ним не последовал, вот один и остался.
Господин Иордэкел понял, что перед ним несчастный человек. И стал утешать его со всегдашней мягкостью:
— И хорошо сделал, Стэникэ, что не последовал. А насчет Чимпоешу не тревожься… Он к тебе вернется…
— Вернется? Ко мне?! — вспылил господин Стэникэ. — Да он для меня сгинул. Плевал я на него. И след затер! Вот так!
И показал как, — растерев каблуком круглый, как монета, плевок. Вот так он изгладил из своего сердца след Кристаке Чимпоешу, экс-друга, экс-земледельца и экс-землевладельца.
Потом добавил:
— Не удивлюсь, если он и анонимку моей жене настрочит… На них в городе, видать, мода пошла…
— Что сделает? — поднес ладонь к уху Иордэкел Пэун. — Что он сделает?
— Анонимку напишет, господин Иордэкел. Письмо, значит, со всякими пакостями…
Услышав о таком предположении, господин Иордэкел потемнел лицом. Попрощался и понурившись пошел прочь. Слово «письмо» напомнило ему о недавнем поступке, который он тщетно пытался забыть. Это был единственный поступок, в котором он не мог никому признаться. Хорошо ли он сделал? Или дурно? Этого никто никогда не узнает. Теперь и он задавал себе вопросы вслух, как встреченный им только что Стэникэ Ионеску. «Иначе было нельзя!» — проговорил он, перекладывая серый шелковый зонтик под другую руку. В самом деле, иначе было нельзя.
Неделю назад Султана Кэлиман позвала его и доверила ему пачку грамот и писем, найденных на чердаке, в сундуке. Попросила просмотреть их и выяснить, что в них содержится и не затерялся ли среди этого бумажного хлама какой-нибудь ценный документ. Он просмотрел. И ужаснулся — иначе не скажешь! — именно ужаснулся, ознакомившись с письмом, которое для Кристины Мадольской означало бы верную смерть. Письмо было двухсотлетней давности, от некоей Мадольской (тоже Кристины) к некоему Кэлиману, по имени Элефтерие. Из этого письма с полной несомненностью вытекало, что тогдашняя Кристина Мадольская состояла с Элефтерие Кэлиманом в преступной любовной связи. Связь продолжалась долго, и законный супруг ничего не знал. У нее родилось двое детей, они носили имена Мадольских, но в жилах их текла кровь Кэлиманов. Таким образом, черным по белому доказывалось, что вот уже двести лет потомки Мадольских, со всем, чем они владели, с их имениями, спесью и враждой, — всего лишь ветвь рода Кэлиманов. Дети греха. И грех этот искупала Кристина, исступленно ненавидевшая свой истинный, кровный род. Иордэкел Пэун всю ночь просидел над письмом в своем кабинете, уставленном старинными фолиантами и свитками грамот. А под утро поднес к письму пламя спички, подождал, пока оно обуглится, и сдул пепел за окно, на ветер, прочь. Он не мог лишить Кристину Мадольскую смысла жизни, который, по жестокой иронии судьбы, оказался всего лишь призраком жизни. Не мог изгнать ее из общества Мовилов и Мадольских, которые испокон веку глядели на нее с портретов, как на свою. Хорошо ли он сделал? Дурно? Этого не узнает никто и никогда.
Иордэкел Пэун семенящими шажками вошел в свой садик. Сначала сорвал несколько роз с кустов, чтобы поставить их на стол в комнате госпожи Ветурии. Потом, собираясь порадовать ее сюрпризом, на цыпочках перешагнул порог и стоял, как вот уже многие годы, прислонясь к косяку спальни, в ожидании, когда она подымет глаза от страниц книги.
Увидев его, госпожа Ветурия вздрогнула и спрятала книгу. Прижала тонкие пальцы к черному кашемиру блузки на груди. И Иордэкел Пэун, читая по губам, услышал от нее первый в жизни упрек:
— Ах! Как вы меня испугали, Иордэкел!.. Не надо больше так делать! Вы же знаете, у меня слабое сердце…
Господин Иордэкел извинился и не спеша поставил цветы в стеклянную вазу. Спросил, ничего не подозревая.
— Что вы там читали, Ветурия?
— Книгу, забытую Лолой…
Она показала книгу, не выпуская из рук, сжав ее пальцами, словно клещами.
— Тогда это не представляет для меня интереса.
Госпожа Ветурия облегченно вздохнула. Опасность миновала. И высказала такое же мнение.
— И для меня тоже, Иордэкел. Эта книга ужасна. Я заглянула в нее просто из любопытства… Такие книги нужно бросать в огонь…
— Вот почему наши дети и внуки стали для нас чужими. Ведь они воспитываются на таких вот книгах.
