Патриархальный город - [146]

При имени Пику Хартулара Тудор Стоенеску-Стоян сощурил глаза, озаренный внезапной мыслью.

Но смолчал.

Только злобно усмехнулся.

— Это мне напоминает о скандале, который произошел во Франции не знаю уже сколько лет назад… Несколько анонимных писем привели в смятение целый город… чье-то извращенное воображение забавлялось всякого рода измышлениями… Произошло несколько самоубийств, ибо в письмах разглашались важные секреты, подогревались семейные конфликты… Опозоренные девушки… Драмы ревности. Как видите, эта история не столь уж безобидна, как может показаться!.. Насколько я помню, один второразрядный романист написал об этом роман. Я читал его в свое время в «Mercure de France». Основной смысл романа — моральный садизм и извращения, взращенные провинцией, патриархальными городками, где люди мрут от скуки.

Господин Эмил Сава засмеялся, позвякивая ключами.

— Оставь романы в покое. Ты все сводишь к литературе.

— Это вовсе не литература! — возразил Стоян. — Этот случай — доказательство, что в начале было дело, совершившийся факт. Романист явился лишь для того, чтобы облечь реальность в форму романа.

— Даже если допустить, что это так! — пожал плечами господин Сава. — Даже если принять твою версию… Продвинулся ли я хоть на шаг? Помогло ли это мне напасть на след человека, развлекающегося за наш счет? За счет целого города?

Тудор Стоенеску-Стоян высказался на авось, разглядывая свои ногти, как это делал Пику Хартулар.

— Точно сказать нельзя! Но можно продвигаться дедуктивно, путем исключений, пользуясь теорией вероятности, как сказал бы Григоре Панцыру…

— Пример… Объясни на конкретном примере!

— На примере?.. Кто занимается анонимками? Старые женщины, уволенные служанки, интриганы, инвалиды, которые не могут смириться со своей неполноценностью.

Господин Эмил Сава поднял глаза. Поднял глаза и Тудор Стоенеску-Стоян.

Их взгляды встретились — и молчаливый договор был заключен.

— Человек вроде Пику Хартулара, например? — спросил Сава, торжествующе звякнув ключами.

— Я этого не говорил… Он изливает свою желчь за столиком пескарей. Зачем бы ему писать без подписи то, о чем он говорит во весь голос?

— Потому, что написанное пером не вырубишь топором! Потому, что этим путем он идет прямо к цели! Потому, что таким способом он сеет вражду, раздувает конфликты… Ты же сам говорил! В этом французском городке произошло несколько самоубийств… Человек не покончит с собой из-за того, о чем треплются за столиком пескарей. Но он может пойти на это в результате драмы, развязанной анонимкой! Поэтому я бы не удивился, если бы автором оказался этот Пику. Наоборот — удивляюсь, как эта мысль не пришла мне с самого начала. Никаких иных забот у него нет. Нет и других радостей, кроме как сеять раздоры… Нам одним столько хлопот причинил! И мне, и тебе…

— Мне? Мне он вроде ничего не сделал…

— Сделал и еще сделает. Будь спокоен!.. Ты еще не даешь себе отчета… Сегодня одно словцо, завтра другое… Капля точит камень. Он занимается этим добрый десяток лет, и никто его не требует к ответу. Возможно, ему уже мало его успехов за столиком пескарей. Захотелось чего поинтересней. Драмы захотелось! Тут и мы можем сгодиться. Для его драмы!..

Господин Эмил Сава больше ничего не сказал.

Не добавил ничего и Тудор Стоенеску-Стоян.

Однако через несколько дней по городу поползли слухи, что вульгарный шутник, развлекающийся рассылкой согражданам анонимных листков, писанных левой рукой, есть не кто иной, как Пику Хартулар. После чего тревога только усилилась. Кто не знал Пику? И о ком Пику не мог бы сообщить множество пренеприятных истин?

Никто не осмеливался упрекнуть его в лицо. Никто не шепнул о нем на ухо Григоре Панцыру. Кое-кто, однако, потихоньку начал его избегать. Ничего не подозревавший Пику Хартулар по-прежнему потрошил сограждан за столиком пескарей, в коллегии адвокатов, в городском совете, в инстанциях, в суде — всюду; с неизменной беспристрастностью, одинаково беспощадный ко всем, и все тем же глухим, словно из бочки, голосом, усиленным благодаря горбу, игравшему роль резонатора.

Возможно, писем по-прежнему было всего три, как и вначале. Но теперь каждый был уверен, что их циркулирует куда больше, просто еще не подошла его очередь. Политическая вражда, переход из одной партии в другую, разногласия, ненависть между старыми и когда-то неразлучными друзьями — все это служило самой благоприятной почвой для тревожных предположений. Господин Стэникэ Ионеску, земледелец и землевладелец, остановил как-то Тави и пожаловался ему на бывшего задушевного друга и бывшего владельца имения Наумова Роща, Кристаке Чимпоешу.

— Видали, господин Тави?.. Всю жизнь я его таскал за собой. И он за мной, словно щенок… Куда, бывало, ни шагнешь, глядь — и он тут!.. А нынче-то что вышло? Кондрашка его хватила. Записался к Эмилу Саве… Мне руки не подает… Будто Эмил Сава его человеком сделает!.. Если уж я из него человека не сделал, где уж Эмилу Саве!..

— Ну, и почему это тебя расстраивает? — удивился Тави Диамандеску, готовясь вскочить в автомобиль поверх дверцы. — Предоставь его господу и Саве!.. А тебе — спасибо за помощь при покупке Рощи… Она того стоила! Это я тебе говорю… Ничуть не жалею. Я за нынешний год столько зерна соберу, сколько бедняга Чимпоешу за три года не мог… С богом, и не расстраивайся! Одного Чимпоеша