Патриархальный город - [118]
Тот, кто остался там, на другом конце провода, уже не был для нее человеком с тюленьими усами и раздражающе добрым взглядом. Даже его наивно-патетические размышления о жизни и самоотверженности Теофила Стериу не раздражали ее. Болезненная чувствительность, досада, предубежденность, злость, которыми она встречала каждое слово и каждое движение Санди, даже то, как он шуршал газетой, даже привычку поглаживать тюленьи усы, даже звук его голоса, — эти чувства вдруг исчезли.
Осязаемым, реальным, главным оставался только факт смерти Теофила Стериу. Она прочла почти все его книги. Пропустив разве что одну или две. И всегда была благодарна им за чудо переселения из скучного и однообразного мира, где она жила, в его мир, который был не веселее реального, не был даже разнообразнее его, но зато был раскрыт до самых глубин, так что обнажались корни неизлечимого зла, корни одиночества каждого человека, каждой жизни среди миллионов других одиноких жизней в неуютном мире людей. Его книги стали для нее чем-то вроде наркотика. Сколько раз они притупляли ее болезненное отвращение к окружающему миру. А порой преображали этот мир, открывая ей глаза на подлинную жизнь, обнажая скрытые драмы, красоту и героизм там, где все казалось безгласным и малоинтересным.
Но к признательности, которую она питала к автору романов, стоявших на полках из никеля и стекла, теперь примешивался некий бессмысленный и непочтительный укор. Теофил Стериу умер. И за пять месяцев не счел возможным ответить на ее письмо. Не вздрогнул, услышав мольбу другого живого существа, зов гибнущей жизни, загубленной судьбы. Это казалось ей несправедливым! Не вязалось с глубокой человечностью и страстностью его книг.
Адина Бугуш шевельнулась, пытаясь стряхнуть оцепенение.
Взяла со стеклянной полки наугад несколько книг. Полистала. Освежила в памяти некоторые эпизоды, имена героев, их судьбы, отдельные моменты их жизни, которые казались реальней и ощутимей, нежели действительная жизнь окружавших ее людей. Долго разглядывала фотографии в юбилейном томе, выпущенном по случаю какой-то годовщины. Теофил Стериу в 12 лет, в 18, в 30, в 45 лет… Наголо остриженный застенчивый лицеист, в интернатской форме не по росту, заложил пальцем страницу в толстенном томе, каких ему предстояло написать великое множество. Студент в лавальере[54] с откинутыми назад романтическими кудрями. Мужчина, начинающий полнеть и лысеть. Заплывающий жиром гигант в костюме бакалейщика, вышедшего в воскресенье погулять в городском саду и послушать военный оркестр. Раз от разу все грузнее и толще фигура, расплываются и теряют выразительность черты лица, все бесстрастнее взгляд. А почерк на факсимиле рукописей все мельче, все уже пробелы, все реже встречается энергичная горизонталь, пересекающая букву t, — Теофил Стериу словно все скупее расходует свои силы, сберегая их для книг, которые ему еще предстоит написать, которые уже объявлены — и которых отныне уже никто не напишет.
Поднявши глаза, Адина Бугуш взглянула поверх страниц на весенний день за окном.
В юбилейном томе один почитатель описывает его как человека, который запретил себе любые страсти и чувства, расточительные безумства и какие-либо удовольствия: отказался от любви, дружбы, детей, от всех земных радостей и слабостей, чтобы хранить верность своим книгам. И давно не радовали его, в отличие от прочих смертных, эти вёсны с цветами и гудением пчел. Не радовало ничто! Ни утреннее солнце, ни ночное мерцание звезд. Все, что он видел, чувствовал, переживал, он использовал лишь для того, чтобы запечатлеть в своих книгах. Он отказался от всего, затворившись в своей рабочей келье, приковав себя к письменному столу, словно пожизненно осужденный на каторжные работы. Каждый смертный имеет право выйти на широкий простор за пределы своего дома. Он сам лишил себя свободы. Иначе кто бы написал его книги, наделил жизнью тот мир, который он носил в своей душе? «И все-таки он мог ответить на мое письмо!» — подумала Адина Бугуш, но этот посмертный упрек показался ей богохульством.
С книгой в руке она перешла от этажерки к столу.
На столе ее ждали парижские журналы и письма, принесенные Лисаветой. Она сдвинула их в сторону, чтобы положить книгу. Машинально взглянула на один из конвертов. Узнала марку со звездой Мексики, орлом, священным крылатым змеем и венком из колючих кактусов. Узнала почерк. Письмо было от Мерседес, подруги по швейцарскому пансиону. Одна из двенадцати тогдашних подруг, что рассеялись теперь по всем уголкам планеты, до сих пор еще посылает ей весточки о своей нынешней жизни, непременно возвращаясь к воспоминаниям их молодости, то грустным, то озорным, но всегда окутанным элегическим облачком грусти. В другой раз она бы нетерпеливо вскрыла конверт и жадно прочитала письмо подруги. Мерседес ждала ребенка. Второго. Если будет мальчик, его назовут Эстебаном, если девочка — Луисой. Когда она читала как-то ее последнее письмо, на глаза навернулись слезы, и целый вечер воспоминания и раздумья не оставляли ее.
Но теперь она отложила письмо, не распечатав.
Из-под него выскользнул еще один конверт. Почерк был незнакомый, мелкий, бисерный. Незнакомый. И все-таки знакомый, будто она только что его где-то видела. Глаза Адины обратились к раскрытому на столе тому с автографами Теофила Стериу разных эпох.
Повесть о невероятных приключениях циркового белого медведя Фрама. О том, как знаменитый цирковой медведь Фрам, несмышленым медвежонком оставшийся без матери и попавший к людям, вернулся в родные края, в Арктику.
Белорусский писатель Янка Брыль детство и юность прожил в Западной Белоруссии, до сентября 1939 года находившейся в пределах бывшей буржуазной Польши. Деревенский пастушок, затем — панский солдат, невольный защитник чужих интересов, создавая теперь, в наши дни, такие произведения, как повесть «Сиротский хлеб» и цикл рассказов «Ты мой лучший друг», думал, конечно, не только о прошлом… В годы Великой Отечественной войны, бежав из фашистского плена, Янка Брыль участвовал в партизанском движении. Рассказы «Мать», «Один день», «Зеленая школа» посвящены простым советским людям, белорусским народным мстителям, обаятельным, скромным и глубоко человечным. К этим рассказам примыкает и рассказ «Двадцать» — своеобразный гимн братству простых и чистых сердцем людей всей земли. Остальные рассказы сборника — «Ревность», «Осколочек радуги», «Тоска» и «Надпись на срубе» — повествуют о радостях мирного труда, о красоте белорусской природы, о самой высокой поэзии жизни — поэзии детства.
«Газеты уделили очень много места одному таинственному делу: делу этого молодого могильщика, приговорённого к шестимесячному пребыванию в тюрьме за осквернение могилы и чувствовавшего с тех пор умственное расстройство. Они вмешали в дело покойного Лорана Паридаля, имя которого встречалось на судебном разбирательстве дела, двоюродного брата Регины Добузье, моей жены, состоявшей в первом браке с Г. Фредди Бежаром, погибшем так несчастно с большею частью своих рабочих, при взрыве на своей гильзовой фабрике.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Без аннотации. Маргарита Оду получила премию Фемина за роман «Мари-Клер» (1910).
В каноне кэмпа Сьюзен Зонтаг поставила "Зулейку Добсон" на первое место, в списке лучших английских романов по версии газеты The Guardian она находится на сороковой позиции, в списке шедевров Modern Library – на 59-ой. Этой книгой восхищались Ивлин Во, Вирджиния Вулф, Э.М. Форстер. В 2011 году Зулейке исполнилось сто лет, и только сейчас она заговорила по-русски.
Роман «Статуи никогда не смеются» посвящен недавнему прошлому Румынии, одному из наиболее сложных периодов ее истории. И здесь Мунтяну, обращаясь к прошлому, ищет ответы на некоторые вопросы сегодняшнего дня. Август 1944 года, румынская армия вместе с советскими войсками изгоняет гитлеровцев, настал час великого перелома. Но борьба продолжается, обостряется, положение в стране по-прежнему остается очень напряженным. Кажется, все самое важное, самое главное уже совершено: наступила долгожданная свобода, за которую пришлось вести долгую и упорную борьбу, не нужно больше скрываться, можно открыто действовать, открыто высказывать все, что думаешь, открыто назначать собрания, не таясь покупать в киоске «Скынтейю».
Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.
Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…
«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.
В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.