Патриархальный город - [119]

Разорвав задрожавшими руками конверт, она стала искать подпись в конце письма.

И нашла.

Теофил Стериу.

Бисерным почерком, хоть разбирай в лупу…

Ей писал покойник!

Адина Бугуш провела пылающими пальцами по пылающему лбу.

Да! Пришло письмо от покойника.

И прочла:

«Милостивая сударыня.

Согласитесь, что излишне просить извинения за задержку с ответом, который я и теперь объясняю чистой случайностью.

По старой и глупой привычке, я не читаю писем. Их слишком много. И невозможно ответить на все. Если бы я отвечал на все письма, которые каждое утро грудой ложатся на мой стол, то кто бы вместо меня писал романы Теофила Стериу? Если бы я отвечал только на некоторые, то как объяснить несправедливость к остальным? Поэтому я их не вскрываю. Так проще. Я жду, пока они устареют. Потом, месяца через два-три, даже если их вскрыть — они не представляют уже интереса. Ханци (Ханци моя стряпуха, домоправительница, секретарь и цербер у дверей) швыряет их в печь. Операцию эту она проделывает неукоснительно в течение вот уже пятнадцати лет. Это не жестокость и не кощунство. Кто не бросает в огонь писем двух или трехмесячной давности?

Таким образом, сударыня, письмо ваше избежало судьбы всех прочих в силу чистой и, теперь могу признаться, благословенной случайности. Долгое время оно служило закладкой в книге, куда попало, будучи извлечено из груды других, волею все того же случая. Я наткнулся на него, и прежде чем зачислить по ведомству Ханци, невольно прочел на конверте Ваше имя. Бугуш! Имя мне очень знакомое, поскольку в предпоследнем своем романе я, может быть, по предосудительной беззастенчивости, злоупотребил кое-какими писательскими привилегиями по отношению к этому беззащитному имени. Героя моего зовут Санду Бугуш. И вот на конверте читаю: Александру Бугуш, адвокат. Мой Санду Бугуш, живущий в достаточно отдаленную эпоху, где-то в начале XVII века, — злодей, изменник, трус, клятвопреступник и т. д. и т. п. В конечном счете эта тряпичная кукла берет на себя все грехи, которые романист свободен взвалить, не боясь ответственности, на героя, являющегося плодом его воображения. Я припомнил, что в начале XVII века род Бугушей действительно существовал. Хроники о нем упоминают. Возможно, читая их, я и запомнил это имя. И подумал, что адвокат Александру Бугуш — наверное, потомок этих Бугушей — мог почесть задетой фамильную честь. Быть может, решил я, мне угрожает судебный процесс, где от меня потребуют перекрестить моего героя, уничтожить тираж и т. д. и т. п. Поверьте, такие случаи бывали! Если бы не так, то не было бы нужды в адвокатах. Перспектива процесса позабавила меня, а в моей жизни не так много поводов позабавиться.

Должен вам признаться, сударыня, что именно ради этого низменного удовольствия я и распечатал Ваше письмо.

И тотчас понял, какое непростительное беззаконие совершила бы Ханци, отправив его в свой крематорий. Я даже ощутил угрызения совести. Пожалуйста, не улыбайтесь, — очень жестокие угрызения совести. Сколько же не менее драгоценных писем отправили мы в огонь помянутой печки за эти пятнадцать лет? Как видите, первым результатом Вашего письма было решение лично и строго просматривать почту, дабы избавить Ханци от бремени новых преступлений, которые она творит с безмятежной невинностью. Решение, разумеется, несколько запоздалое. И все-таки лучше поздно, чем никогда! Жизнь, надеюсь, предоставит мне достаточный срок, чтобы исправить прошлое и искупить мою вину.

За этим слишком пространным, но необходимым рассказом о моей корреспонденции вообще и о Вашей письме в частности следует ответ, который Вам так не терпится узнать и который, боюсь, будет не менее многословен.

Ваша протеже совершенно не нуждается ни в каком покровительстве, как справедливо полагаете Вы сами. И тем менее — в покровительстве некоего Тудора Стоенеску-Стояна, которого, по Вашим словам, Вы просили принять в ней участие в качестве собрата по перу и моего доброго друга. Я давно уже не слежу за литературой. Из тех же соображений, которые, повторяю, считал достаточными, чтобы избавить себя от обязанности просматривать корреспонденцию. Поэтому многие мои собратья мне неизвестны. Но зато я отлично помню всех моих друзей, поскольку круг их узок до крайности. И в этом ограниченном кругу я не нахожу никакого Тудора Стоенеску-Стояна. У меня такого друга нет: ни нового, ни старого, на доброго, ни менее доброго. О существовании человека с таким именем я впервые узнал час назад из Вашего письма. Это показалось мне странным. Я решил, что произошло какое-то недоразумение. Но потом нашел более простое объяснение. И почти уверен, что так оно и есть. Без сомнения, речь идет о каком-нибудь старом забытом однокашнике по факультету или, еще вероятнее, по лицею, который сменил фамилию. Его собственная могла опротиветь ему бог весть по каким причинам, как могло в один прекрасный день случиться и с Вашим мужем, прочитай он о проделках другого Бугуша, созданного моим воображением (если это так — прошу прощения у него и у Вас. Я готов в новом издании изменить его гражданское состояние). Относительно моего друга и романиста Тудора Стоенеску-Стояна я узнавал и у Юрашку и Стаматяна, наших якобы общих друзей. Прежде чем сесть за это письмо, я осведомился у них по телефону, не знают ли они человека с таким именем. И для того, и для другого он оказался иксом. Лишний повод думать, что речь идет о псевдониме. Стольких друзей я потерял из виду за тридцать лет! Утешительно и вместе с тем совестно сознавать, что если мы забыли их, увлеченные водоворотом своей жизни, то они, откуда-то издалека, следят за нами с прежней любовью и трогательными воспоминаниями молодости, которая для нас давно уже умерла.