Патриарх Филарет (Федор Никитич Романов) - [13]

Справщики работали полтора года и изучили 20 списков. При этом было выявлено много ошибок, особенно в конечных славословиях молитв. В чине же освящения воды на день Богоявления нашли они два лишних слова. Из-за них-то главным образом и разгорелись страсти. После фразы «и ныне, Владыко, освяти воду сию Духом Твоим Святым» шло еще «и огнем», чего не было в ранних списках и греческих оригиналах. Но подоплека богословского спора была, скорее, политической. И это сразу же уловил Филарет. Дело в том, что ранее Требник уже сверял малообразованный, но влиятельный головщик Троицы Логгин. Работа справщиков обнаружила, по существу, его невежество. Логгин, как и некоторые другие старцы, давно ненавидел Дионисия. Они явились в Москву и пожаловались митрополиту Ионе, который после отпадения Новгорода и смерти митрополитов Крутицкого и Казанского считался тогда главой русских иерархов. Справщики не проявили к нему почтения, и разгневанный владыка созвал собор, на котором обвинил Дионисия и его сотрудников в ереси, несмотря на приводимые ими разумные доводы в свою пользу^[70].

Заключенный в Новоспасский монастырь, Дионисий был осужден на отлучение, а кроме того, не раз приведен в цепях на двор к Ионе. Приводили его в келью и к «великой старице» Марфе Ивановне, которая также над ним «ругалась». Невежественная толпа смеялась над Дионисием и хотела растерзать его за пренебрежение к «огню святому». Вот тут-то, пожалуй, и заключалась для Филарета главная трудность при всей ясности сути интриги в остальном. Дело в том, что словам «и огнем» после издания 1602 г. стал соответствовать определенный обряд, уже привычный и ставший любимым: зажженные свечи опускали в воду. Слова эти укоренились в сознании и считались исконными, «древними», может, отчасти потому, что соответствовали каким-то живучим еще языческим действам, связанным с огнем. Поэтому споры о злополучном «прилоге» проникли в посад, о нем толковали на улицах.

Филарет понимал, на чем искусно сыграл Иона. Ведь малейший неверный шаг, «перегиб» — и он превратится в пастыря, идущего против своей паствы. Между тем именно это и не входило в намерения патриарха. Ведь он ощущал себя истинным «устроителем» государства, принесшим ему наконец покой и порядок, защитником слабых и сирых. Он хотел быть «отцом» своей пастве, направляющим ее на путь тишины и мира. Кроме того, по складу характера патриарх был консерватором, «охранителем», ревнителем традиций. Возможно, ему в глубине души также трудно было отказаться от «прилога» «и огнем». Решение, принятое в результате, надо полагать, серьезных размышлений, было поистине соломоновым.

Филарет собрал церковный собор, оправдал Дионисия и его справщиков. Но и «прилог» не был сразу выкинут из текста Требника. А сделана была лишь приписка на полях, гласящая, что вопрос-де спорный и передан на решение высших церковных инстанций. А тем временем послали в Константинополь и Иерусалим соответствующий запрос. Споры постепенно утихли, на слова же «и огнем» привыкли смотреть как на что-то временное, находящееся под сомнением. Дионисий вернулся в Троицу, Арсений Глухой стал справщиком Печатного двора, который при Филарете и под его особым покровительством переживал пору расцвета, вернувшись из Кремля на Никольскую улицу. Иван Наседка стал опять священником и вдобавок ключарем кафедрального Успенского собора.

Когда же в 1625 г. вернулись посланцы Филарета с окончательным ответом, история уже не вызывала шума или недовольства. Тем более что выяснилась причина путаницы, происшедшей от неправильного трактования Евангелия от Матфея. Там, где Иоанн Креститель говорит о крещении «духом святым и огнем», имеется в виду будущая жизнь тех, кто не принял на земле учения Христова. Таким образом, под «огнем» подразумевается «геенна огненная». В этом же мире надлежит крестить одним «духом святым». Теперь Филарет мог спокойно велеть замарать в Требнике как сам «прилог», так и соответствующую приписку на полях^[71].

Авторитет же Ионы патриарху удалось подорвать еще в 1620 г. и сделать это уже со спокойной душою, так как в этом случае Филарет выступал в роли ревнителя традиций. Ему донесли, что Иона отказался крестить двух поляков, желающих перейти в православие, и ограничился одним миропомазанием. По существу, это соответствовало решениям VI вселенского собора. Но на Москве уже давно считали обязательным заново крестить «латынян». Для Филарета же, не сильного в догматике, но хорошо помнящего свою упорную борьбу за крещение Владислава, поступок Ионы был, разумеется, неприемлем. На соборе он выступил с обвинительной речью против Ионы^[72]. И если в 1610 г. послы под Смоленском твердили, что «так делали все прежние государи»^[73], то теперь патриарх ссылался не только на исторический опыт, но также на апостольские правила и решения I вселенского собора, утверждая, что «еретическое крещение» не есть крещение, но «осквернение».

Иона вынужден был повиниться (что, однако, не спасло его от смерти в заточении через несколько лет), но Филарету это показалось недостаточным. Спустя две недели на новом соборе он уже ставит вопрос о православных выходцах из Польши. Патриарх сам видел-де, как они там едят и пьют с католиками, живут вместе, совокупляются браком, а некоторые — даже молятся