Пастораль сорок третьего года - [46]

Молодой Грикспоор был, очевидно, в какой-то мере прав, когда говорил, что аптекарь чем-то похож на киноактера. По своему внешнему облику Пурстампер напоминал Дугласа Фербенкса минус bonhomie[29] последнего, а в его манерах было что-то диктаторское. Высокий, плечистый, темноволосый, с карими глазами, которые словно пробуравливали собеседника насквозь; щеки подергивало от нервного тика; все его движения были молниеносны; даже в движении, которым он выкладывал на прилавок тюбик зубной пасты, если покупательницей была девушка, было что-то ошеломляющее и угрожающее. Девушкам было опасно оставаться с ним наедине даже в аптеке, и до сорокового года у него на этой почве неоднократно бывали неприятности. Но все это кончилось в мае того года. Супруга, которую он обманывал с утра до вечера, стала такой же ярой сторонницей фашизма, как и он сам, и каждому, кто только хотел ее слушать, заявляла, что любит — именно любит — Гитлера; только таким способом удавалось ей хоть как-то отплатить мужу за измены, потому что он был ревнив и требователен к жене и по-своему к ней привязан, в особенности когда у него начинался понос, а это бывало примерно раз в месяц. Тогда ей приходилось за ним ухаживать и лечить его, что она выполняла с ловкостью тренированной сиделки. Сам Пурстампер, выходец из зажиточной буржуазной семьи, хотел быть врачом; на его книжной полке, помимо сочинений национал-социалистов — «Майнкампф» и юбилейного сборника «За народ и отечество» в синем переплете, — стояли также различные популярные медицинские брошюрки, касавшиеся, в частности, и проблемы внушения и самовнушения. Бовенкамп сел на предложенный ему стул и с места в карьер начал:

— Вы, менеер, наверное, уже знаете о том, что происходит между вашим сыном Кеесом и моей дочерью Марией?

Некоторое время Пурстампер глядел на него испытующим взглядом, потом покачал головой. Правой рукой он барабанил по столу. Он и на самом деле ничего не знал, но это вовсе не означало, что он вел бы себя по-другому, если бы был в курсе дела.

— Ну, тогда я вам расскажу, — сказал сбитый с толку Бовенкамп. Он оглянулся по сторонам, словно ему что-то мешало, потом довольно непринужденно подошел к приемнику, откуда лились нежные звуки негритянского блюза, сопровождаемые декадентским завыванием саксофона. Он нажал другую кнопку, раздался оглушительный треск, в эфире урчали и возились друг с другом какие-то мексиканские собаки, на смену им пришел успокоительный французский говорок, беседа о домашнем хозяйстве для нацистских женщин на немецком языке, потом все стихло.

Вернувшись к своему месту за столом, Бовенкамп сказал:

— Так будет лучше, а то трудно что-нибудь сообразить, верно? Мария беременна. Я был у пастора, и он сказал, чтобы я поговорил с вами…

— Вы, кажется, раньше приходили ко мне в аптеку, — сказал Пурстампер, он мог бы говорить очень внушительно, но с годами в результате общения с клиентами и предписанного нацистской партией панибратства приобрел вульгарный местный акцент. Впрочем, при желании он мог говорить и в самом деле внушительно, изъясняясь на безукоризненном голландском языке. Для энседовца это было вопросом чести.

— Да, менеер, я вас хорошо знаю. Так что же вы думаете по этому поводу?

— По этому поводу? — переспросил с легкой иронией Пурстампер. — Пока ничего. Вначале я должен переговорить с Кеесом. Если он будет отрицать, вы обязаны представить мне доказательства. Вся эта история, почтеннейший, кажется мне высосанной из пальца. Кеес не встречается с девушками, у него в голове совсем другие вещи… и уж, конечно, не с крестьянскими девушками, — добавил он.

— Доказательства? — спросил Бовенкамп, перекладывая шапку с одного колена на другое. — Да разве можно доказать такие вещи? Разве в таких случаях зовут кого-нибудь в свидетели? Но если моя дочь утверждает…

— Где это происходило? — спросил Пурстампер, а когда фермер пожал плечами и поглядел в окно, он продолжал резким и вызывающим тоном: — Кто-нибудь видел их вместе? И кто именно? Кто эти люди? Может, шутники или наши враги? А их у нас хватает с избытком. Это всем известно.

— Еще бы, — кротко сказал Бовенкамп. — Врагов у вас больше, чем друзей. Но Мария шутить не будет, и она вам не враг. И не сумасшедшая, во всяком случае, не настолько, чтобы она другого приняла за Кееса.

Пурстампер забарабанил пальцами по столу.

— Значит, все же немного сумасшедшая. Вы сами это признаете…

— Давайте не будем об этом говорить; Мария вовсе не сумасшедшая. Я просто хотел сказать, что ей не надо было попадаться на удочку. Так вы поговорите с Кеесом?

— Непременно. — И Пурстампер сделал иронический широкий жест. — Я вам сообщу. А может, вы к нам еще раз заглянете? Сигару не хотите? Довоенную?

— Спасибо, — сказал Бовенкамп и встал, повернувшись лицом к двери. — Я курю только то, что нам выдает правительство, таким людям, как я, это вполне подходит. Но на вашем месте, менеер, я бы не стал говорить с Кеесом о доказательствах. Кто знает, какие мысли у парня в голове, хотя, в общем-то, он не кажется мне испорченным. Говорят, он будет бургомистром? Это правда?