Пастораль с лебедем - [186]

И спорить нечего, любил Скридон свою Тасику, а то, думаете, дал бы человек так себя захомутать? Ведь после суда поехал Скридонаш строить Волго-Дон… Любил ее крепко — всю, от пяток до макушки, хотел «человека из нее сделать», как признавался сам. А приговор — нате вам! — назвал его старания «систематическими издевательствами», отчего Патику впал в замешательство: он, крестьянин, с молоком матери впитавший иной кодекс, вырос на древних обычаях из «Правил» Василия Лупу, известном своде законов сурового господаря. И в суде, перед заседателями, Скридон ошарашенно разводил руками:

— Где это видано, люди добрые! Выходит, и пальцем ее не тронь? Почему жену не побить, если не слушается? — говорил Патику, прикидывая в уме: «Для виду стращают. Сказать правду, так ее засудят, а не меня!» — Товарищ прокурор, извиняюсь, вы с моей Тасией сколько говорили — час, два? А я двадцать лет маюсь. Кому ее лучше знать? И еще, простите, вы с женой как живете? Ни цыкнуть, ни тумака поддать, что ли?

Ну и смех стоял в зале после его речи! Выездное заседание районного суда проводилось в сельском клубе, на показательный процесс пришли кому не лень, поразвлечься, так что народу набилось битком.

— Не много ли на себя берете? — подал голос пожилой народный заседатель. — Вы в суде, уважаемый!

— Вот и судите. Может, я, по-вашему, Сибирь заслужил, не знаю. Одно скажу: вернусь — бить не перестану, потому, мозги у нее цыплячьи. Говоришь, говоришь — как об стенку… Не понимает слов, а все началось с любви!

— Я не давал вам слова, обвиняемый, — прервал его судья. — Суд должен разобрать конкретный факт систематических издевательств с нанесением телесных повреждений. А вы помолчите.

— Почему молчать, товарищ судья? С женой-то кому жить, мне или закону?

Он повернулся к залу, где в первом ряду восседала его невозмутимая супруга.

— Скажи, Тасия, признайся, голубка, что там за система и поддевательства? Жили душа в душу, клянусь, не жизнь, а сервис один!

Словечко это, «сервис», завелось у Скридона, когда служил в королевской армии и просиживал вечерами по корчмам и бистро.

— Не утерпишь, бывает, не без того… А зато как зову ее, спросите. Молчишь, Тусика, да? Имя такое придумал, Ту-си-ка… Скажи, не стесняйся, золотко, плохо тебе было, да? — наседал Кирпидин и обратился к сидевшим в зале: — Одеваю ее, товарищи, пою-кормлю, тружусь в поте лица, от зари до зари за двоих… Да за троих готов! Лишь бы достаток был в доме, чтобы не бегала моя хозяюшка по соседкам взаймы одолжаться. Пусть не краснеет перед людьми, что муж-неумеха достался, бока пролеживает, никудышный. Ну, когда вижу — дурит, бывает, и пожурю. А что? Я мужчина! Зато и похвалю, приласкаю, если заслужила женушка моя. «Ай да умница, говорю, Тусика!» Теперь что получается? Приходят ко мне в дом с законом под мышкой и давай свои порядки заводить: на жену руку не смей поднять! Как уж сказать, не знаю… Прошу прощения, может, закон ее и целовать будет? Порадуйся, Тусика, закон тебя обнимет и в щечку чмокнет. Да, я задал жене трепку. А спросите у нее, за что. Отвечу: я мелю кукурузу, она из муки варит мамалыгу, жарит курицу, стол накрывает. Туда-сюда, пока кинулся — за столом не я сижу, а товарищ агент по хлебозаготовкам.

Народ в зале захихикал: нашел чем удивить. Все село, от мала до велика, знает: «Тусика-женушка» давненько водит шашни с местным агентом.

— Подсудимый Патику, сядьте! Повторяю, я не давал вам слова, — в который раз прервал его судья. — Сядьте и отвечайте только на вопросы.

В клубном зале перестали шаркать ногами и шушукаться: «Неужели посадят Кирпидина? Она виновата, телка мосластая, а мужику отдуваться? Застал ее, когда висла на шее у агента, тот еле успел в окно сигануть и задал стрекача через забор. Скридонова Тасия — еще та ягодка! Пора ее проучить, а то завела обычай: обмотает голову полотенцем, — мол, с утра неможется, лежит, тело нагуливает, а Патику за четверых ломит. От безделья вся и дурь. Чуть баде Скридон в поле наладится, агент тут как тут, у ворот маячит, квитанции ему до зарезу надо проверить…»

Судья тем временем достал из банки несколько измятых листочков и помахал ими перед глазами собравшихся, старых и молодых, женщин и детей, перед всей честной публикой — вот, граждане, убедитесь, суду предъявлены три поддельные квитанции на сдачу пшеницы государству (в одной год переправлен, в других подтерто число килограммов). Затем зачитал справку из местного фельдшерского пункта, где засвидетельствовано «наличие легких телесных повреждений», нанесенных любящим мужем. При этом судья взял со стола широкий ремень и повертел им в воздухе, как мальчишка коричневой дохлой гадюкой. Дело ясное: подделка квитанций, фальсификация документов, уклонение от исполнения общественного долга. Обвинение представило и «вещественное доказательство», ту самую коричневую гадюку, — военный ремень с тяжелой пряжкой пехотинца королевской армии. Эта пряжка и искусала нещадно тело Тасии, перед тем обласканное заготовителем.

Сама Анастасия, первая жена Скридона Патику, — ей было тогда лет тридцать с небольшим, — сидела невозмутимо, с достоинством поглядывая по сторонам: «Говорила тебе, муженек, не бей Тасию, пожалеешь. Вот и допрыгался, отвечай по закону. Разве я приняла тебя в свой дом, чтобы надо мной измываться? Кто он был, люди добрые, помните? Гроша ломаного за душой не водилось отродясь! Перекати-поле, батрачил у Василия Глистуна, ни кола ни двора. Да не повстречай меня, посейчас бы на чужих гнул спину. Стирала ему, готовила, доглядывала… Пришел на готовенькое — я ему и дом, и корову, и землицы доброй две десятины, а он меня пряжкой?! Да товарищ агент к нам со всей душой, помочь хотел, а то вон напутано в квитанциях… Раз Скридон добро не ценит, пусть суд его и накажет!»