Пастораль с лебедем - [176]
— Хм, все, да не все! — бубнит Бану. — Не видите, как одет? Или это не гимнастерка?! А пятиконечная звездочка, скажите, не знак антихристов? Кто позволит такого на кладбище…
— Мэй, Василе, сам ты антихрист! — заворчала Сынджериха. — Куда прикажешь мертвого девать, на свалку, в овраг?
— Хорошо, все мы люди. А что, обычаи наши отменили? Почему молчит звонарь? Почему я колокола не слышу? Ведь не мыльный пузырь лопнул, ушел из жизни человек! Этак всякий бог знает что подумает: ни священника, ни колоколов, ни молитвы… Может, вы сами его укокошили и хотите концы в воду!..
Что делает с человеком козье молоко, полученное на тучной траве погоста! Не пускает нас Бану во двор, упрямится. Ах, благочестивец, не плеснуть ли тебе в лицо тем безбожным молоком, которое цедишь по утрам от своих сытых коз?
Сынджериха залопотала наперебой с тетей Наталицей:
— Откуда колокола, старый ты козел! Не слышишь, стреляют? Оглох у себя тут на отшибе? Земля ходуном ходит, а ему попа подавай? Где мы возьмем попов?!
Но криком сторожа не проймешь.
— Да, уважаемые, согласен, — оживился Василе, ваш неподкупный Харон. — А сами-то вы не забыли, что христиане от рожденья? Что-то никто даже лба не перекрестил. Или в первый раз попали на кладбище? Или вы тоже большевики? Прикатили… на, Василе, загружайся. А где его могила, я копать буду, да? А гроб? Какой умник додумался везти покойника без гроба! И с каких пор стали хоронить по ночам? Да вы просто варвары без всякого понятия, а туда же, Бану плохой, Бану упрямый…
Извернулся, проныра: мол, наломали дров, земляки, так нечего спихивать заботы на чужие плечи. А в самом деле, зачем прятаться, хоронить убитого ночью, украдкой? Если этот красноармеец — Аргир, почему не похоронить, как заведено, с отпеванием и при свете дня!
Другое дело — отец его, Касьян. Ложкарь был чужаком, нехристем, да еще и руки на себя наложил. Поп велел похоронить самоубийцу в поле, на меже, отделявшей наши земли от соседнего села Унцешты. Одно время повадились было к нам соседи таскать кукурузу по ночам. А на межах да на распутьях нечистая сила обитает, всякому известно. Теперь сунутся воры — мертвый Касьян выскочит из могилы, обернется упырем и задаст им взбучку, отобьет охоту на дармовщинку зариться. И, благословясь, крестьяне вырыли в поле могилку, как приказал батюшка…
У ворот кладбища трое Сынджеров умасливали Бану:
— Зря ты шумишь, Василе. Разве тебя другой конец ждет? Будь человеком, сделай доброе дело, укрой его до утра на кладбище. А уж мы в долгу не останемся, не обидим…
Давно бы так. Стоило посулить мзду, ворота отворились. По длинной узкой колее телега проехала к маленькой сторожке, туда и перенесли солдата. В углу сторожки навалена немудреная дворовая утварь, отслужившая свой век, — сломанные цапки, погнутая лопата или серпок, выщербленный топорик — чем могилку подправить. А вокруг трава разрослась, все кладбище заплела-заполонила. Она тоже подтрунивает над жизнью, как ее братец-ковыль, как Василе Бану, когда по утрам потягивает парное молоко из-под откормленных мохнатых коз.
Завтра эта жирная веселая трава распахнет свои ладони для Аргира. Она оплетет его, обовьет, лизнет холодным собачьим языком… И поведает в тиши, что так же рассеяна по земле, как неприкаянное цыганское племя. Как у тебя, цыган, нет у нее крыши над головой, ни бога нет, ни кладбищ, и некому отпевать на похоронах. Но теперь, солдат, не разлучат вас осколки и пули, снаряды и даже гром небесный. А ты забудешь свой цыганский бубон, забудешь собаку, верного друга на путях-дорогах, трава и обнимет тебя, и оближет по-собачьи, как требует ваш стародавний обычай.
Опустилась ночь… Каково сейчас тем неузнанным, ненайденным, неизвестным, кого разметало по земле невесть где на третий день войны? Кто обнимает их — ветер, темень, дождь, луна? Или черно-зеленая под луной трава? Кому оплакать их бесприютные души на Днестре, на Буге, на Дону?..
Может быть, это для них когда-то одинокий пастух сложил «Миорицу»?
В кладбищенской сторожке разгорелась лампадка. Правда, сейчас Василе Бану не до стихов, да и не слыхал он никогда этой баллады. Маленькими сверлящими глазками ощупывает солдата.
Сторожка крошечная, тесная, строили ее, что называется, с миру по нитке, на скупые крестьянские гроши. Подслеповатое окошко с ладонь величиной почти не пропускает света, даже в полдень в комнатушку не проглядывает солнце, и в полутьме тихо потрескивает лампадка.
— Э-э, братцы, плохо дело, — рассудил наконец Бану. — Он, может, не из простых большевиков, а какой-нибудь политрук. Прибегут из примарии с обыском: «Что за покойник, показывай!..» Я, значит, по вашей милости укрывательством занимаюсь? По головке не погладят…
Никому и невдомек, что у сторожа на уме. Он заметил отличные, новехонькие сапоги на ногах Аргира.
В книгу одного из ведущих прозаиков Молдавии вошли повести — «Элегия для Анны-Марии», «На исходе четвертого дня», «Набросок на снегу», «Алба, отчинка моя…» и роман «Сказка про белого бычка и пепельного пуделя». Все эти произведения объединены прежде всего географией: их действие происходит в молдавской деревне. В книге представлен точный облик современного молдавского села.
В повести Василе Василаке «На исходе четвертого дня» соединяются противоположные события человеческой жизни – приготовления к похоронам и свадебный сговор. Трагическое и драматическое неожиданно превращается в смешное и комическое, серьезность тона подрывается иронией, правда уступает место гипотезе, предположению, приблизительной оценке поступков. Создается впечатление, что на похоронах разыгрывается карнавал, что в конце концов автор снимает одну за другой все маски с мертвеца. Есть что-то цирковое в атмосфер «повести, герои надели маски, смеющиеся и одновременно плачущие.
Семья — это целый мир, о котором можно слагать мифы, легенды и предания. И вот в одной семье стали появляться на свет невиданные дети. Один за одним. И все — мальчики. Автор на протяжении 15 лет вел дневник наблюдений за этой ячейкой общества. Результатом стал самодлящийся эпос, в котором быль органично переплетается с выдумкой.
Действие романа классика нидерландской литературы В. Ф. Херманса (1921–1995) происходит в мае 1940 г., в первые дни после нападения гитлеровской Германии на Нидерланды. Главный герой – прокурор, его мать – знаменитая оперная певица, брат – художник. С нападением Германии их прежней богемной жизни приходит конец. На совести героя преступление: нечаянное убийство еврейской девочки, бежавшей из Германии и вынужденной скрываться. Благодаря детективной подоплеке книга отличается напряженностью действия, сочетающейся с философскими раздумьями автора.
Жизнь Полины была похожа на сказку: обожаемая работа, родители, любимый мужчина. Но однажды всё рухнуло… Доведенная до отчаяния Полина знакомится на крыше многоэтажки со странным парнем Петей. Он работает в супермаркете, а в свободное время ходит по крышам, уговаривая девушек не совершать страшный поступок. Петя говорит, что земная жизнь временна, и жить нужно так, словно тебе дали роль в театре. Полина восхищается его хладнокровием, но она даже не представляет, кем на самом деле является Петя.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
О чем этот роман? Казалось бы, это двенадцать не связанных друг с другом рассказов. Или что-то их все же объединяет? Что нас всех объединяет? Нас, русских. Водка? Кровь? Любовь! Вот, что нас всех объединяет. Несмотря на все ужасы, которые происходили в прошлом и, несомненно, произойдут в будущем. И сквозь века и сквозь столетия, одна женщина, певица поет нам эту песню. Я чувствую любовь! Поет она. И значит, любовь есть. Ты чувствуешь любовь, читатель?
События, описанные в повестях «Новомир» и «Звезда моя, вечерница», происходят в сёлах Южного Урала (Оренбуржья) в конце перестройки и начале пресловутых «реформ». Главный персонаж повести «Новомир» — пенсионер, всю жизнь проработавший механизатором, доживающий свой век в полузаброшенной нынешней деревне, но сумевший, несмотря ни на что, сохранить в себе то человеческое, что напрочь утрачено так называемыми новыми русскими. Героиня повести «Звезда моя, вечерница» встречает наконец того единственного, кого не теряла надежды найти, — свою любовь, опору, соратника по жизни, и это во времена очередной русской смуты, обрушения всего, чем жили и на что так надеялись… Новая книга известного российского прозаика, лауреата премий имени И.А. Бунина, Александра Невского, Д.Н. Мамина-Сибиряка и многих других.