Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [54]

в анализе Музиля, не способно ни интеллектуально прогнозировать, ни интуитивно предчувствовать скорую и неотвратимую катастрофу империи Габсбургов.

О химерических светильниках постисторической эпохи

Я начала свой рассказ с того, что разделила и противопоставила друг другу два модуса патримониального воображения модерности, наиболее полно сформулированные в XIX веке: модус «светильников» в противоположность модусу «химер». Принципиальный антагонизм между сторонниками первых и вторых до сих пор сотрясает общественные дискуссии и движения. Между тем ирония истории заключается в том, что в результате эти две антагонистические идеологии пришли к согласию. Так, именно Рёскин предугадал культовый, квазирелигиозный характер отношения человека модерности в его поклонении материальному прошлому, который объяснил Ригль в своей теории ценности. Пруст – апостол Рёскина – перенес его проповедь в литературу, отлив ее в формы самого совершенного романа современности, который оказал неизмеримо мощное воздействие на складывание коллективной чувствительности современности по отношению к прошлому; определил раз и навсегда, какие чувства и по отношению к какого рода реликвиям предписывались образованному, культурному человеку ХХ – первой трети XXI века. Виолле-ле-Дюк – архитектор, решавший проблему прошлого как инженерно-строительную задачу, не менее проницательно заявил, что прошлое есть не что иное, как химера и призрак, воображаемое единство, склеенное из фрагментов разной природы. Такое прошлое полностью соответствует химерическому субъекту модерности – утратившему единство с собой и с традицией, оторванному от корней и рассеянному силами постоянного экономического, технологического и социального обновления. Это химерический, то есть тоже склеенный из разного, из продуктов рассеяния и рассеянности. Он надевает сковороду на голову вместо шляпы и путает вокзал с трамваем, потому что он и сам человек химерический, который живет в химерического типа политическом режиме – в империи – и из своего прошлого так же скорее монтируется, чем вырастает, воображая себя субъектом национального чувства, в фантасмагорических ландшафтах и образах, которые он принимает за органические и гармонические единства.

«Человек без свойств» – человек-химера имперской модерности, идолопоклонник по части культа памятника, не имеющий никакой собственной памяти или традиции. Даже задумав патриотическую акцию во славу органической традиции, «человек без свойств» так до самого конца и не знает, чем ее заполнить содержательно. Это человек, рассеянный во времени, в пространстве и в себе самом; он нуждается в развлечениях и не способен осваивать прошлое в форме концентрированного исторического исследования. Соборы и крепости, спроектированные Виолле в качестве подлинников Средневековья, в наилучшей степени отвечают этой потребности, предлагая толпе развлекаться и рассеиваться в своих новоделах. Субъект модерности – «человек рассеянный» – нуждается в пункте сборки, который располагался бы снаружи: функция конденсации рассеянной социальной энергии и предназначалась этим великолепным чудесам строительной техники, колоссальным, силами самой продвинутой техники воздвигнутым памятникам псевдо-Средневековья, которыми Виолле прославился в качестве великого историка и теоретика архитектуры и одновременно в качестве выдающегося фальсификатора истории.

Примирение между антагонистическими дискурсами «химер» и «светильников» было достигнуто уже в последних поколениях людей постмодерности и «пострассеянности». Индустрия культурного наследия и массового туризма организационно представляет собой производное от химер Виолле, но духовно и ценностно мотивируется настроениями, риторикой и сентиментальностью «светильников». Мы платим деньги за возможность посетить тот ли иной новодел, но при этом влекомы желанием прикоснуться там к священным камням подлинной, нетронутой старины, которой там нет. Именно это сочетание «химеры» со «светильником» в одном и том же объекте коммерческого потребления отличает эпоху наследия от эпохи памятников. Артефакт из репертуара наследия – достопримечательность – представляет собой следующий шаг в процессе деисторизации прошлого; он конституирует культурно-историческое наследие в качестве совершенно нового способа присвоения прошлого в спектаклях и наслаждениях патримониального потребления. Эта новая ипостась исторического – достопримечательность как социальный конденсатор в области туризма, краеведения, городского активизма, city и nation branding и патриотических движений – характеризует и новый этап технологической, экономической и идеологической трансформации прошлого, к чему я отчасти вернусь ниже, в главе 12.

Часть II. Патримониальный синдром в стране большевиков

5. Прошлое в дилеммах социалистического строительства

О потребности, необходимости и «отдаленной необходимости»

Появление на исторической сцене призрака ленинской революции можно датировать 1897 годом, когда в одной из ранних статей молодой Владимир Ульянов заявил о разрыве социал-демократии с революционной традицией народников. Статья «От какого наследства мы отказываемся?» знаменовала собой лишь один из первых шагов на пути формирования ленинской теории революции и революционной практики, однако она несомненно была важным шагом, поскольку заявляла о революционном разрыве с традицией русского демократического движения. В статье выражалась готовность отказаться от наследства-прошлого и одновременно заявлялось исключительное право нового движения на то, чтобы сохранять и охранять, приумножая, это наследство