Пашкины колокола - [12]

Сетовали и на то, что последний год, третий год войны, парней призывного возраста стали брать в армию и с военных заводов, и в первую очередь тех, кто дерзит и перечит заводскому начальству, кто взят на заметку полицией... Сынков богатеев, чиновников и попов, совершенно бесполезных на заводах, только прячущихся от военной службы, тех не тревожат. Отцы их отлично знают, кому нужно "сунуть в лапу", чтобы сыну не забрили лоб.

Когда ходики над кроватью в углу пробили десять, старики наговорились, а матери и девчата наплакались досыта. Думалось, время позднее, больше уж и не заявится никто, затянувшуюся вечеринку пора кончать. Тем более что завтра трудный, тягостный день. Беда-то, она и в том, что по "временному положению военной поры" никому из работающих на фабриках и заводах невозможно и часа прогулять. Значит, не доведется проводить сына до вокзала.

Кто-то из кузнецов, дружков Андреича, глянул на часы, поднялся уходить, но в дверь постучали. Переглянувшись с Андреем, отец кивнул Пашке:

- Открой!

Каковы же были радость и удивление Пашки, когда в полутьме подвального коридорчика серебряно блеснули стеклышки пенсне, похожие на стрекозиные крылышки. Не обманула, пришла!

- Можно? - спросила Люсик.

Из-за плеча девушки выглядывало рябоватое лицо Столярова. Сидевшие за столом молча всматривались в едва различимые тени у порога, но Андрей узнал голос Люсик. Опрокинув табуретку, вскочил, бросился к двери.

- Люсик! Алеша! Все-таки не позабыли!

- Забывать в горькую минуту друзей не в наших правилах! - отозвалась Люсик, протирая на пороге запотевшее пенсне.

Пашка отступил, пропуская пришедших, и Люсик, надев пенсне, шагнула в скупо освещенную квартиру.

- Не помешали? - спросила, сдержанно поклонившись.

В последние месяцы старик Андреич не раз, уходя со смены, замечал у проходной тоненькую, стройную фигурку девушки - такая нерусская, "не заводская, не нашенская", она сразу бросалась в глаза.

Перекинувшись десятком слов с ребятами из литейного и кузнечного, с девчатами из формовки, Люсик неприметно исчезала, будто растворялась в заводской толпе. С Андреем она всегда приветливо здоровалась.

На вопросы отца - кто да что? - Андрей нехотя пояснил: студентка из Коммерческого. Дескать, ведет с рабочей молодежью разрешенный властями кружок, обучает грамоте, арифметике, рассказывает историю России.

Острым рабочим чутьем Андреич угадывал, что вряд ли о славе трехсотлетней династии Романовых да татарском иге беседует с заводской молодежью строгая девушка, - не иначе, здесь политика примешана. Но о своих догадках старый кузнец помалкивал.

И сейчас, обрадованный появлением неожиданных гостей, грузно поднялся, шагнул навстречу.

- В нашем доме, а вернее сказать, в этом ершиновском подвале, пока мы в нем ютимся, добрым людям всегда рады! Милости прошу к убогому шалашу!

- Мы попрощаться с Андрюшей и его товарищами пришли. Агатово-черные глаза внимательно щурились за стеклами пенсне.

Мать суетилась у стола, обмахивала фартуком табуретки. Люсик и Столярова она видела впервые, но по радости Андрея, по приветливости мужа понимала, что пришли желанные гости.

- Там у меня сковородка картошечки жареной припасена, приговаривала она, вытирая стол. - Чайку вскипячу, пусть и военного времени, из морковки сушеной, а всё будто чай...

- Не егози, мать! - остановил ее Андреич. - Чайку, само собой, поставь, а за бедность нашу пролетарскую, кто рабочую жизнь понимает, тот не осудит.

- Да нам и не надо ничего! - засмеялась, снимая снова запотевшее пенсне, Люсик. - Мы сыты! Хотя и в студенческой кооперативной столовке, Андреевич, не слишком-то богато. Сами понимаете, третий год войны!

Без пенсне близорукие глаза девушки смотрели по-детски беззащитно и доверчиво.

- Как не понять! Садись-ка, барышня, сюда, рядышком со мной, потянул Люсик за руку старый кузнец, придвигая поближе к себе табуретку. - Вот так.

Он пристально, но ласково всматривался в милое, матово-загорелое лицо.

- Картошечкой, однако, не побрезгуйте, чем богаты, тем и рады!.. Что зашли нынче, в горестный день, за то великое вам спасибо! Я ведь вот о чем собирался еще, об тебе, барышня, с Андреем потолковать, да как-то не успел: уж больно срочно понадобился сынок на защиту царю и православию.

Что-то в голосе Андреича насторожило Люсик и Столярова, они переглянулись. Принимая от хозяйки вилку, Люсик вопросительно улыбнулась:

- Что же могли вы обо мне толковать, Андреевич? - Темные глаза девушки блестели любопытством.

Старый кузнец не спешил с ответом. Неторопливо свернул самокрутку, привстав, прикурил от лампы на столе и, пуская в сторону от девушки дым, отгоняя его ладонью, заговорил медленно и серьезно:

- Вот о чем, дорогая барышня! Хотя ты и не нашей рабочей косточки, но парням и девчатам на заводе вроде пришлась по душе. От многих доброе о тебе слышал. Тебя Люсей звать, что ли?

- Да. Если по-русски, то Люсей.

- Так слушай меня, Люсенька черноглазая! Не приходи ты больше к воротам Михельсона. Поняла?

Опять Люся и Столяров переглянулись. Сведя брови в одну полоску, рассеченную морщинкой, Люся отложила вилку и с обидой посмотрела на Андреича.