Пашкины колокола - [11]

- Извините, - сказала она сидевшим за столиком, вставая, - я на минутку.

Но направилась не прямо к Пашке, а сначала подошла к буфету, задержалась у одного из столиков и лишь потом, будто мимоходом, остановилась возле Пашки.

- Что, мальчик?

Он протянул записку:

- Вам от Андрея, моего брата.

Шиповник прочитала, и ее смуглое, по-южному загорелое лицо стало строже и бледнее.

- Спасибо, мальчик! - сказала, легко коснувшись ладонью плеча Пашки. - Передай, что постараюсь увидеться с ним. Хорошо? Но как ты меня нашел? Ты знаешь, как меня зовут?

В голосе девушки звучали нотки тревоги.

- Имени не знаю. Брат просто сказал: найди Шиповника, - пояснил Пашка. - Искал в институте и там сказали, где вы.

- Кто?

- Он такой... ну, с дырочками... от оспы, что ли...

- Знаю! - с облегчением улыбнулась Шиповник. - Это Алеша. Он хороший. Так скажи брату, что я непременно его повидаю... Иди!

Но Пашка стоял, исподлобья всматриваясь в смуглое, красивое лицо.

- Тебе что-то еще надо? - спросила, наклонясь, Шиповник. - Может, кушать хочешь?

- Не-е, - покачал Пашка головой. - Только почему вы Шиповник? Шиповник - он зеленый и красный, а у вас черные и глаза и волосы...

- А-а! - засмеялась девушка. - Прозвище такое. Я колючая. А по-настоящему меня зовут - Люсик, Люся.

- Шиповник, Люсик, - повторял, запоминая, Пашка. И, вскинув взгляд, увидел над собой добрые, внимательные глаза. И неожиданно для себя признался: - А у меня тоже есть прозвище.

- Какое, если не секрет? - снова улыбнулась девушка.

- Арбуз.

Черные атласные брови удивленно вскинулись, на лбу появились морщинки.

- Почему Арбуз? Ты больше похож на такой крепкий камушек с берега Черного моря...

- А знаете, - смущенно разоткровенничался Пашка, - когда весной мамка меня в парикмахерской под нулевку острижет, у меня голова совсем круглая. Ну, все на улице и дразнят: "Арбуз, Арбуз!" Не драться же из-за этого! А так я Пашка, Павел.

- Ты знаешь, Павлик, и мне не очень-то нравится, что меня прозвали Шиповником. Но ты прав: что поделаешь? Значит, передай, Павлик, брату, что я обязательно с ним увижусь. Вы ведь в доме Ершинова живете, внизу, под лавкой, да?

- Ага.

- Ну, беги, Арбузик!.. Хотя постой. У меня пирожок остался.

И как Пашка ни отнекивался, Люсик с силой всунула пирожок ему в руку.

- Беги, милый!

У самой двери он лицом к лицу столкнулся с рябоватым пареньком, с которым разговаривал в институтской курилке. Тот шутливо ткнул Пашку пальцем в бок.

- Отыскал, значит, Шиповника? - И засмеялся, подмигнул: - У, шустрый какой!

- Я такой! - подмигнул и Пашка.

Кто-то из глубины столовой громко и настойчиво звал:

- Эй, Столяров! Алеша! Сюда, к нам!

- Ну, пока прощай, сорванец! Поговорим в другой раз! - Столяров снова и довольно больно ткнул Пашку пальцем в бок. - А может, до свидания? Вдруг свидимся где еще на узкой дорожке, а?

5. ПРОВОДЫ

В тот вечер в квартире Андреевых побывало немало знакомых. Пришли посидеть на прощание друзья Андрея с женами и невестами, с родителями, заходили соседи - словом, люди, с кем можно откровенно, по душам, поговорить.

Бранили жизнь, охали, вздыхали. Шуточное ли дело - провожать молодых на фронт, может, на верную смерть! Вон сколько детишек осиротила война! Сколько матерей, невест и вдов глаза по убитым выплакали! Сколько искалеченных - безногих, безруких да навечно слепых - клянчат милостыню по улицам и толкучкам!

И хотя газеты взахлеб трубили о героизме доблестного российского воинства, о прорыве и победном наступлении на Юго-Западном фронте генерала Брусилова, калеки-воины рассказывали и совсем другое.

Шепотом передавали, как отказались идти в атаку солдаты 2-го Сибирского корпуса и как за это двадцать четыре рядовых 17-го полка были расстреляны перед строем по приговору военно-полевого суда. С оглядкой рассказывали, что все чаще, воткнув винтовки штыками в землю, братаются наши и немецкие солдаты.

Вначале, само собой, собравшиеся пожелали уезжающим на фронт вернуться живыми и невредимыми, чтобы не оборвалась слишком рано молодая их жизнь.

Потом старики принялись вспоминать русско-японскую войну - у многих еще свежа была в памяти, - поминали Порт-Артур, Цусиму, трагическую гибель "Варяга", спели в полный голос: "Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает!" Что ж, такую можно и в полный: законная, не запрещенная.

Матери, жены и невесты уходящих на фронт, конечно, плакали, обнимали своих ненаглядных, но парни не позволяли себе распускаться. Поживем, как говорится, увидим: земля-то все заметнее трясется под ступеньками императорского трона. Авось вот-вот она и грянет, долгожданная революция!

Сидя рядом с Сашей Киреевым, подручным отца, Пашка не сводил глаз с брата, с трудом удерживая слезы. И лишь изредка вскакивал, чтобы отпереть дверь вновь пришедшим. Хотя к такому прощальному застолью не посмели бы придраться надзирающие за порядком дотошные околоточные и городовые, входную дверь Андреевы все же держали на крюке: не всяким ушам положено слушать то, что здесь говорено.

А говорено было о многом наболевшем и изранившем душу: о голоде, с каждым месяцем все сильнее давящем рабочие семьи, о каторжных условиях труда, о несчастном случае на Бромлее, о злобных мастерах, штрафующих за любую провинность, за малейшую оплошность.