Пашкины колокола - [14]

- Он у нас и сейчас вполне грамотный! - с гордостью сказал Андреич. - Не то там вывеску на бакалее-булочной, а и царев манифест запросто, бегом прочитать может. Верно, Павлуха? Да что манифест! Ну-ка, сынок, валяй на память из Пушкина, про Руслана храброго!

Пашка не успел ответить, хотя именно перед Люсик ему хотелось бы покрасоваться, прочитать наизусть любимые строки. Помешал громкий стук в дверь.

Все с тревогой переглянулись - полиция нагрянула, что ли? Но Андреич, нахмурясь, пояснил:

- По стуку слышу, сам владелец дома, купец второй гильдии Ершинов, снизойти изволили! То ли о квартирном долге напомнить, то ли на новобранцев полюбоваться... Однако, думаю, не след его степенству тебя у нас видеть. Мать, спрячь-ка Люсю! - Кузнец кивнул на ситцевые занавески, отгораживавшие угол между стеной и печкой, где стояли кровати Андрея и Пашки. - Иди-ка, Люся, иди, нечего зря на рожон лезть. Мы его жирное степенство быстро спровадим!

Люсик прошла за раздвинутые перед ней занавески, присела на край Пашкиной койки.

- Открой непрошеным, Павел! - приказал отец.

Пашка неохотно пошел к двери, а Андрей, подмигнув ребятам, повернулся спиной к двери, откинулся спиной к стене и запел:

Наверх вы, товарищи, все по местам,

Последний парад наступает...

Другие новобранцы и Алеша Столяров подхватили:

Врагу не сдается наш гордый "Варяг",

Пощады никто не желает...

В просвет между занавесками Люсик наблюдала, как следом за посторонившимся Пашкой, грузно переваливаясь, вошел Ершинов в новой поддевке и высоком картузе. За ним важно вышагивал городовой при неизменной "селедке". Шествие замыкал солдат на костылях и с Георгием на груди.

Не обращая внимания на вошедших, молодежь продолжала петь:

Пощады никто не желает...

Подозрительно, но и с одобрением покосившись на них, Ершинов прошел к столу и торжественно поставил на край большую бутыль водки - бережно нес ее, держа ладонью под донышко. Поставив, снял картуз и, найдя глазами икону в переднем углу, широко перекрестился.

- Хлеб и соль, господа любезные! Как, значит, истинные патриоты расейские, мы с Фрол Никитичем Обмойкиным и его геройским сыном, прослышав о проводах некрутов в армию, решили поздравить уходящих на святое служение. И, значит, преподнести!.. С пожеланием геройства и победы!

Ершинов погладил блестевшие от масла волосы и раза три щелкнул ногтем по бутылке.

- Просим, стало быть, Андрей Андреев, совместно с друзьями, как вы теперь есть бравые солдатушки, принять наш привет и возгласить с нами здравицу за царя-батюшку, за Русь православную и за будущее ваше геройство!

Перестав петь, Андрей встал. Глаза у него играли злым, озорным огоньком. Тряхнув своими латунными кудряшками, он с показной, деланной приветливостью поклонился.

- Ваше степенство! Уж не знаю, как благодарить вас за столь великую честь к нам, жителям вашего подвала?! Просто и слов не могу найти. Но ведь ваше благостное подношение, как бы это сказать... Мы, конечно, сердечно вам благодарны, но напоминаю: в начале войны царев указ был, чтобы до победы над заклятым врагом ни один патриот ни капельки зелья сего не потреблял, ни-ни! Стало быть, вы не только сами царский наказ нарушить желаете, а и нас, воинов его величества, на злостное нарушение толкаете.

С некоторым смущением Ершинов развел руками.

- Так ведь, Андрей Андреев, случай-то какой! На святую службу идешь. И уж ежели я угощаю, значит, я и в ответе.

Андрей язвительно расхохотался:

- Выходит, вам можно указы царские нарушать, а простому человеку, другим-прочим, никак, да? Ну-ка, дайте, я на нее гляну.

Подмигнув отцу, Андрей потянулся через стол, хотел ухватить бутылку за горлышко, но, словно не удержав равновесия, оступился. Рука скользнула по бутылке, она опрокинулась и полетела на пол. Зазвенело стекло, брызнули во все стороны осколки.

Ершинов поспешно отступил, с подозрением всматриваясь в Андрея.

- Эх ты, руки-крюки! - Он с осуждением покачал головой. - Я же к вам с чистой душой шел, поздравить и проводить. И о геройстве слово сказать мне было желательно...

Стоявший позади Ершинова Николай Обмойкин стукнул костылем о кирпичи пола, шагнул вперед.

- Дозвольте мне, уважаемый Семен Семеныч, как я к этому делу, к геройству то есть, прямое отношение имею... Конечно, это не на пасхальный праздничек, не к любезной теще на блины ехать. Там не одно геройство, а может, и сама смертушка ждет!

- Ну-ну, валяй, герой! - усмехнулся Андрей.

- Тут, Андрей Андреев, смешки вовсе даже и не к месту! нравоучительно продолжал молодой Обмойкин. - Скажу так: о геройстве любому охламону какое-никакое понятие иметь надобно. Война и геройство это тебе, Андрей Андреев, не прогулка с дамочкой по Тверской-Ямской или там по бульвару. Это - навстречу смертельной опасности шагать, как вот я шагал! И ежели ты, Андрей Андреев, с фронта с Георгием на груди воротишься, мы с папаней тебе навстречу не бутыль, тобой разбитую, а цельную бочку выкатим. Потому как геройство ценить и уважать положено! Понял?.. А сейчас, полагаю, Семен Семеныч и папаша, ввиду прискорбного случая с разбитием, требуется возместить, чем ваша щедрость позволит!