Партизанская музыка - [55]

Нет, Линдома ничего не утратит в своем значении. Скорее наоборот! На фоне последующих действий она останется самой блестящей операцией южнокарельских партизан в зиму сорок третьего года, такой же памятной, как прошлогодний успешный разгром нескольких гарнизонов на Клименецком острове или полное уничтожение финского карательного отряда под Шалой.

Но и успех, рядом с неудачами, требует своих дополнительных обоснований. Ведь отряды после Линдомы не стали слабее. Наоборот! Новички приобрели опыт, обстрелялись, усилилось вооружение.

Чем же объяснить, что в Линдоме полный и почти бескровный успех, а потом раз за разом одни неудачи?

Неудачи, конечно же, можно оправдать тем, что и противник, наученный горьким опытом, не терял времени даром, стал умней и предусмотрительней. Но не настолько же он был глуп и беспечен тогда, чтоб подставлять себя под партизанский удар? А раз это случилось, то должна же быть веская причина…

И, как бывает всегда при недостатке информации, на помощь пришла легенда!

Теперь трудно установить, как она родилась. Но в отрядах стали рассказывать, что нападение на гарнизон в Линдоме было специально приурочено к финскому религиозному празднику и расчет был на то, что солдаты и офицеры, конечно же, отметят его выпивкой и в эту ночь будут спать крепче обычного.

Эта безобидная версия дожила до нынешних дней, проникла в печатные партизанские мемуары. Историкам и фольклористам она должна быть интересна тем, как с годами и десятилетиями реальные факты могут легко забываться, а легенды не только выживают, но и обретают силу достоверности.

Я опросил многих бывших участников этой операции, и никто сам не вспомнил, что на Линдому мы ходили дважды, первый неудачный выход как бы начисто стерся в памяти, зато почти каждый не забыл упомянуть о пресловутом финском празднике.

А ведь одно противоречило другому!

Для меня это было так поразительно, что иногда закрадывалось сомнение — а был ли он в действительности, тот первый, неудачный наш выход на Линдому? А вдруг это создано моим воображением, сложилось как моя собственная версия тех далеких событий? Ведь за послевоенные годы приходилось столько изучать, расспрашивать, разыскивать, а потом проверять, увязывать, объяснять и домысливать, что порой уже нелегко отделять пережитое на войне от пережитого за письменным столом.

Но первое боевое крещение, как и первая любовь, — это не забывается, это навеки с тобой! Я помнил каждую мелочь той давней январской ночи, я много раз выверял их в голове, когда еще и не думал, что буду писать об этом, я-то твердо знал, что были и первый и второй выходы на Линдому, хотя о первом почему-то не упоминается даже в боевом донесении, хранящемся в архиве.

И все же я волновался, когда ехал в Кондопогу на встречу с бывшим командиром сводной группы отрядов Василием Михайловичем Лопаткиным. В послевоенные годы мы виделись с ним не один раз, но те встречи проходили в суматохе и многолюдье, и о линдомской операции спокойно поговорить не удавалось.

Заметно погрузневший, испытавший в жизни высокие взлеты и крутые падения, Лопаткин сохранил молодую задиристость, остроту суждений и ясную память. Я подготовил и даже записал на бумаге несколько важных для меня вопросов, но для начала попросил рассказать всё, что помнит он о Линдоме.

И был счастлив, когда сразу услышал:

— В первую ночь сходили неудачно…

Постепенно воодушевляясь, он стал рассказывать, как начштаба отряда «За Родину» Иван Самсонов, который со своей группой в тридцать человек должен был сделать проходы в минных полях, пропустить на берег отряды и двинуться на Тамбиц-маяк, все сделал правильно и вовремя, но из-за непогоды потерял связь с основными силами, залегшими в двух километрах на озере.

Первая фраза имела для меня такое значение, и я так обрадовался ей, что невольно улыбался и согласно кивал, не замечая, что тем самым как бы поторапливаю Василия Михайловича. А тот вдруг замолчал и зазвенел ложечкой, помешивая полуостывший чай.

— Так вот и прогулялись мы в ту ночь напрасно. Все двести семьдесят человек. А ночь-то была как по заказу, самая нашенская! Будете спрашивать — кто виноват? — неожиданно поднял он на меня настороженно сощуренный взгляд.

Тогда, почти сорок лет назад, он обращался со всеми на «ты», и нас радовало это, создавало атмосферу близости. Что мешает этому теперь? Ведь время уравняло всех ветеранов в возрасте, а меж нами и разница в каких-то шесть лет… Я делаю попытку преодолеть это:

— Ты же сам сказал — пурга виновата, случай…

— Да, виноватого тогда не было. Хотя Аристов и обругал меня «мальчишкой». Он всех ругал «мальчишками», кто хоть на год моложе его… Вот случись и назавтра неудача — виноватый нашелся бы.

— Кто же?

— Командир, конечно. Кто же еще? Потом-то я сам понял, что действовал не лучшим образом. Действовал-то я точно, как было намечено и утверждено самим Аристовым, но мог бы и лучше… План строился на самую плохую для нас погоду — ясную, с хорошей видимостью. Полагалось отряды укрыть, не доходя двух километров до берега, обеспечить проходы и лишь потом стремительно проскакивать в лес. Но погода-то разыгралась совсем иная… Так что можно было всему соединению подойти к самому берегу, хотя бы метров на двести—триста — тогда не потерялась бы связь с Самсоновым. Конечно, риск тоже был, но, как выяснилось назавтра, минимальный. Как я проклинал свою недогадливость! Но было уже поздно…