Партизанская музыка - [57]

Я так распалил себя в переживаниях, что, несмотря на усталость, плохо спал, все время казалось, что меня уже выкликают. Владевшее с утра чувство обиды, что мы с Чуркиным оказались виноватыми без вины, постепенно утратило остроту, я уже был согласен простить Аристову его несправедливость, только бы он не прогонял нас! Мне так хотелось в дело! Я готов был на любую уступку ради этого. Вначале старался как можно реже попадаться Аристову на глаза, но, находясь в одной избе, осуществить это было нелегко. За стеной, в чистой половине, все время слышался его взвинченный голос, и я уже начал не только понимать, но и оправдывать начальника опергруппы. Столько сил и времени потрачено на подготовку, выдалась такая подходящая погода, отряды были близки к цели — и вот все рухнуло из-за нелепой случайности, все надо начинать сначала. Было отчего свирепеть и метаться по берегу с биноклем Аристову! И что в сравнении с этим мои жалкие обиды?

И когда я понял, что начальнику опергруппы, конечно же, не до нас, что он, возможно, давно уже забыл утренний инцидент, меня не оставляла мысль: а не подойти ли к Аристову нам самим? Если потребуется, можно и повиниться, главное, чтоб участвовать в бою.

В три часа, сменяя Чуркина на посту, я сказал ему об этом. Продрогший, посинелый Вася с трудом разлепил заиндевевшие ресницы:

— Полоумный ты, чё ли? Ну ты и даешь!

И поскорей скрылся в теплой избе.

День начинал меркнуть, озеро еще сверкало гладкой белизной, но противоположный берег, где с утра даже невооруженным глазом различались и волнистая кайма леса, и светлые провалы полей, окружавших Линдому, теперь потемнел, оделся сизой дымкой и вскоре пропал на фоне белесого неба. И тут же ожила наша крохотная, уснувшая в снегах Туба, над избами повисли дымы, захлопали двери, на реке у проруби зазвенели котелки, сумерек ждали с нетерпением — наконец-то можно сготовить горячего…

Я достаивал свой час, когда к Аристову начали сходиться командиры и комиссары отрядов. Хотя было уже темно, почти всех я угадывал издали, но мне, озябшему до дрожи, утомленному одиночеством, доставляло удовольствие останавливать их окликом «Кто идет?», спрашивать пароль — это давало ощущение хоть какой-то нужности.

Я окликнул даже Суровцева и Малюка, шагавших друг за другом. Командир, как и положено, отозвался, но, приблизившись и узнав меня, недовольно хмыкнул, молча прошел мимо. Малюк тоже поднялся следом на крыльцо, но, будто почувствовав мое состояние, обернулся:

— Как дела? Как настроение?

— Хорошее, товарищ комиссар.

— Ну-ну…

Настроение после этого у меня действительно стало хорошим. Если бы каждый командир понимал, как дорог для подчиненного даже такой вот пустячный и ни к чему не обязывающий вопрос. Как важно бойцу хоть изредка чувствовать, что он не только исполнитель приказов, а живой человек — с именем, с душой, со своими переживаниями! Ведь бойцу так мало надо…

Я сижу, слушаю Василия Михайловича, представляю себя таким, каким был в ту далекую пору, и уже сам не уверен — тогда ли я думал так или все это пришло позже.

Отчетливо вижу, на высоком крыльце вполоборота ко мне стоит маленький комиссар, смотрит вниз и даже не улыбается, а на душе у меня покойно и радостно.

II

— Василий Михайлович, вспомни, о чем говорилось на командирском совещании перед вторым выходом.

— А разве было такое совещание?

— Было. Я на посту стоял, когда вы собирались.

— Кажется, и вправду было. Такие совещания обычно проводились. Но о чем говорилось, честно признаюсь, уже не помню. Все было ясно и так. План оставался прежним. Два отряда — «антикайненцы» и «чапаевцы» — идут на Линдому. Самсонов — на Тамбиц-маяк. Шабалин — на Крестовую Губу. Действовать одновременно, но начинать с Линдомы. «Боевые друзья» — в резерве на озере, обеспечивают прикрытие и отход.

— Скажи, ты верил в успех или были у тебя какие-то сомнения, когда мы шли по озеру?

— Опять каверзный вопрос! — засмеялся Лопаткин. — Ну а ты сам тогда верил или сомневался?

— Я-то? Мне было проще — впереди меня шел ты, а я безоглядно верил в командиров…

— По этой же причине и я не имел права на сомнения. Я обязан был верить!

— Но сомнения все-таки были?

— Не сомнения, а скорей, опасения… Наш успех зависел от многих случайностей. Финны могли днем обнаружить наши вчерашние следы. Нас легко мог засечь прожектор. Любая неосторожность на марше или на подходе к гарнизону могла обернуться бедой. Особенно на марше! Перед гарнизоном легче. Там многое зависело бы от нас самих. Там можно что-то выправить, хотя бы и с лишними потерями.

— К сожалению, не всегда. Помнишь наш последний выход на Вороний Остров в конце марта? Мы были обнаружены у самой деревни, а поправить уже ничего не смогли.

— Там же перед нами оказались проволочные заграждения в четыре кола. И кто-то из минеров как назло зацепил осветительную ракету.

— К сожалению, не только это. Помнишь, какой дружный огонь мгновенно встретил нас? Так вот! Финны были наготове. Они в Вороньем Острове намеренно запустили нас на берег, чтобы отсечь от озера и уничтожить. К счастью, им это не удалось. Они вообще стали против партизан придерживаться такой тактики — запускать в свой тыл и отсекать.