Партизанская музыка - [52]

— Кушманова от командования взводом отстранить! Если противник обнаружит нас на подходе, он будет расстрелян здесь же, на озере, за срыв операции, как пособник врага! Кончай базар!

— Товарищ комбриг! — наконец собрался духом Кушманов. — Переведите меня рядовым в действующую группу, дайте самое трудное задание… Я кровью искуплю…

— Кому нужна твоя кровь!

И, резко развернувшись, Лопаткин покатил обратно.

На этом привале отдыха не получилось, мы не успели даже перекурить, тронулись сразу же, как только командир занял свое место в колонне. Такая поспешность родила ощущение тревоги, и нелепый случай с Кушмановым стал казаться мне дурным предзнаменованием.

Слева неожиданно посветлело, странный рассеянный свет медленно наплывал откуда-то сверху, все четче проступала соседняя цепочка лыжников, уже запоблескивали снежинки перед глазами, темновато обозначились редкие торосы — словно бы уже наступал рассвет, будто уже вставало солнце, только поднималось оно не позади нас, на востоке, а почему-то спереди.

Свет набухал, а мы шли, с опаской поглядывая влево, минута казалась вечностью, и когда на маскхалате Чуркина я уже различал не только складки, но и каждое пятнышко, раздалась команда:

— Ложись!

Мы упали в снег и замерли. Несколько томительных секунд свет висел над нами, потом начал редеть, растворяться в привычном полумраке, мгновенный день кончился, укатившись вправо, и на озере стало еще темнее.

Это был наш старый знакомец — прожектор с Тамбиц-маяка, который полосовал ночами озеро, прокатывал мощный и ровный, как стрела, луч по широкому полукругу то справа налево, то в обратном направлении, и в ясную погоду его ослабленный расстоянием, подрагивающий свет достигал даже пудожского берега.

Сегодня он был бесполезен — низовая пурга скрадывала всякую видимость, но то, что прожектор заработал после кушмановского выстрела, рождало тревогу — а вдруг финны что-то заподозрили?

Но луч погас и больше не загорался. Мы шли, благословляя непогоду, привычная мгла и шарканье лыж постепенно успокаивали, и тревога сменилась надеждой — конечно же, все будет хорошо…

Потом движение потихоньку стало замедляться, прекратилось вовсе. Лопаткин, приказав нам оставаться на месте, ушел в голову колонны, пропадал там не менее получаса, а вернувшись, принялся отрывать в снегу лунку, и мы поняли, что вражеский берег недалеко, нам предстоит долгое ожидание, пока минеры и разведчики сделают проходы в минных полях.

Ничто не говорило о близости берега. Северная поземка яростно секла обледенелые маскхалаты, все замерло, затихло, по-прежнему не было ни неба над головой, ни горизонта вокруг, и снежные замети уже начали обволакивать укрывшихся в лунках партизан.

Мы с Чуркиным, уткнувшись головами друг в друга, опасливо выкурили одну цигарку на двоих, стало хорошо и покойно, лишь потихоньку начали зябнуть ноги, но шевелиться, а тем более вставать не хотелось — выросший за спинами сугробик уютно прикрывал нас от ветра.

— Вась, а что у тебя было в летнем походе? — ощущая доверчивую близость товарища, спросил я.

— А чё было? Ничё не было… Откуда ты взял?

— Говорил же Конопатин… Да и Надя. Помнишь, в тот вечер, когда ты в отряд пришел.

— А-а, чепуха! — Помолчав, он неожиданно сказал: — Я ведь в походе не был.

— Как не был? Где ж ты был?

— Так и не был. На седьмом дне вернули от линии финского охранения. Надо же было кому-то раненых назад тащить! Я и не хотел, а заставили. Приказали, и всё. Думаешь, легко это? Сорок километров по болотам и топям, когда по три человека на носилки приходилось?! Да я лучше бы пятьсот верст, как все, прошел, чем эти сорок… А теперь еще упрекают, будто я виноват, что финны нас настигли.

— Как настигли? На нейтральной полосе?

— Так и настигли… Выбрали, паразиты, самый момент, когда мы передохнуть присели. У нас языки на сторону, перед глазами все плывет, а они тут как тут. Мы и оборону как следует занять не успели. Отстреливались кто как сумел.

— Наших много погибло?

— Шестеро и остались живы. Из шестнадцати.

— Тебя-то за что упрекают?

— Кто упрекает? Никто не упрекает. Разве девки? Им, бедным, конечно, досталось… Нас, мужиков, в живых уже четверо, отбиваться некому, двое ранены к тому же. Надо отходить. Девки — их трое — на одну сторону болота проскочили, а нас с Ваней Пянтиным финны огнем отсекли, в другую сторону отойти пришлось… Э-э, да что там вспоминать! И говорить не хочется… Мы ж их искали потом! Долго искали, когда всё затихло. Да разве найдешь в лесу, если они сами, как мыши, затаились… Там была такая катавасия, хорошо хоть шестеро уцелели. Война, брат, такое дело — один раз мы их, другой раз они нас. Если б только мы, то и войны такой долгой не было бы…

— Вась, а финнов много было?

— Кто их считал? По плотности огня — человек тридцать. Если б не внезапно, мы, может, и отбились бы. Хотя у нас и было на всю группу — десять винтовок, один автомат у Шунгина да моя самозарядка… У них, паразитов, сплошь автоматы. Такого огонька дали, весь лес трещал, как на пожаре. Если б на открытом месте, у винтовки своя сила — дальность и прицельность. А в ближнем бою, да еще в лесу, — тут автомат хозяин! Пока затвором щелкаешь, в тебя из автомата десять пуль всадят.