Партизанская музыка - [24]

Мы двигались прямым, как струна, курсом, и остров тоже не стоял на месте — вырастая на глазах, он постепенно уплывал в сторону, чем ближе, тем быстрее, и чтобы видеть его, нам приходилось уже поворачивать голову, пока он, уже позади, не надвинулся на слабую, едва приметную кайму восточного берега и не потерял для нас всякую привлекательность.

Впереди до занятого противником Заонежья оставалось почти двадцать километров, где на ровном безжизненном пространстве и глазу не за что зацепиться, а если принять чуть левее, мимо Клименецкого маяка, то можно идти хоть до самого Петрозаводска — тут и двух ночей не хватит.

Все чаще стали встречаться широкие наледи, лыжи непослушно расползались в стороны, жалобно скрежетали по затвердевшим наплывам, и было больно слышать, как обдирается, словно наждаком, скользящая поверхность, которую совсем недавно долго и старательно смолили, рихтовали, натирали воском.

Дойдя до очередной гряды заснеженных торосов, командир взвода приказал рассредоточиться и занять оборону. Предполагалось, что разведчики при отходе будут держать курс на Василисин остров, а если двигаться дальше, мы можем легко разминуться с ними. До рассвета оставалось более трех часов, и сильно подмораживало.

Вконец измотанные спешным переходом, мы с радостью разошлись по местам, наскоро отрыли в снегу лунки, поерзали, устраиваясь поглубже, но снегу было маловато, и хотя погода стояла безветренная, спина почти сразу же стала ощущать, как сначала ватник, потом гимнастерка и теплое фланелевое белье начали отделяться от потного тела, сделались чужими, между ними пополз колючий холод, и чем дальше, тем острее. А спать хотелось невыносимо — вторую ночь без сна, а я к тому же и без горячей еды, так как перед выходом успел через край хлебнуть из котелка три-четыре глотка остывшего рыбного супа, выплеснул остатки и поскорей засунул котелок в вещмешок. Минут двадцать я держался, пытаясь то нагреть одежду своим остатним теплом, то, наоборот, отделить от нее хотя бы спину. Справа и слева уже слышались топанье, кряканье, пыхтение, хлопки рукавицами, и я понимал, что пора и мне вставать на ноги, бегать, двигаться, разогревать коченеющее тело, но пересилить себя было трудно, и я пока что терпел.

То, что происходило в казарме несколько часов назад, давно уже потеряло для меня всякую приятность и вызывало лишь досаду. Не отдохнул, не поужинал, не привел в порядок оружие… А теперь вот лежи, страдай, замерзай, и никому дела нет до того, что не для себя же я старался, не мне нужен этот чертов баян, жил же я без него — проживу и дальше. Разве что комиссару?.. Где-то он сейчас? Кажется, отправился со вторым взводом. Они продвигались в нескольких километрах северней нас и тоже, наверное, теперь дрожат на снегу. Черт возьми, есть же у каждого полушубок, почему мы в походы отправляемся в ватниках. Пусть и тяжелее, но зато не пришлось бы мерзнуть, как мокрой курице на морозе.

— Не лежать! Не лежать! — послышался приближающийся голос Кочерыгина. — А ну вставай, кому говорю! Вставай и бегай! Не лежать! Подъем, лежебоки! Подъем!

«Еще секунда — и встану, — решил я. — Он еще далеко. Вот соберусь и вскочу».

В этот момент что-то тяжелое навалилось на меня, я даже охнул от неожиданности, попробовал выбраться, встать на ноги, но не тут-то было — шумный Кочерыгин давил, тискал, колотил меня по спине, по животу, катал из стороны в сторону, елозил оледенелой рукавицей по моему лицу и сам весело пыхтел, мычал и всхохатывал. Я уже опасался, как бы в такой возне нам не сорвать кольца у двух моих лимонок, засунутых в карман ватника, да и лыжи, на которых я лежал, предупреждающе потрескивали, но Кочерыгин продолжал молча и упорно то волтузить меня куда попало, то пластать на снегу, пока я окончательно не опомнился и не стал отвечать ему тем же.

— Все, все, хватит! — закричал он. — А ну вставай! Ишь ты, с командиром драться! Я тебе сейчас покажу…

Не успел я подняться, как он дал мне такую подножку, что я снова оказался в снегу, да еще с голой головой, так как ушанка с капюшоном давно уже болталась у меня за плечами.

— Хватит или еще? — спросил Кочерыгин.

— Хватит, — ответил я, все еще окончательно не решив — в шутку он это или всерьез.

— Живи и не кашляй! Грелку наладил?

— Чем ее наладишь? Воды-то нет.

У каждого из нас была химическая грелка — брезентовый пакет с каким-то порошком. Чтобы она заработала, надо в специальное отверстие влить немного воды.

Совсем недавно я удивлялся — как неразумно все придумано: и есть вроде грелка, и все равно что нет ее, — откуда возьмешь на морозе воду.

— Эх ты, глупый! — засмеялся Кочерыгин. — У хорошего мужика всегда с собой сосуд, где найдется немного воды… Тебе что — кран не открыть, что ли?

— А можно это?

— Возьми и попробуй… Умные только так и поступают. Пошли других лежебок шевелить!

Я с радостью двинулся за помкомвзвода.

Так и коротали остаток ночи, устраивая короткие молчаливые свалки, стало тепло, весело и даже спать расхотелось; люди, заметив приближение помкомвзвода, сами вскакивали на ноги и поджидали его готовыми к схватке, возня между соседями по линии обороны возникала самостоятельно, но с рассветом наше положение вновь осложнилось.