Партизанская искра - [49]

Конвоиров пробирает мороз.

— Давай, давай! — ревут они озверело. Им кажется, что виноваты во всем вот эти девушки, которые так медленно расчищают им путь на родину. Ведь там у каждого есть семья, жена, дети. А главное — в доме тепло. Отогреться бы за все время! В этой проклятой России промерзают кости.

— Бистро!

Летят под откос искристые клубы снега и, падая, рассыпаются. Колючая пыль взвивается и обжигает лица.

Нетерпение конвоиров растет с каждой минутой, с каждым броском лопаты. Они подталкивают девушек, остервенело ругаются.

Солнце на горизонте краснеет, касаясь краем своим вершины дальнего холма.

К концу подходит работа. Впереди, в розовых солнечных бликах сверкают уже расчищенные рельсы.

А мороз все крепчает. Коченеют солдаты, бегают по шпалам. Нетерпение охватывает их.

— Бистро, бистро! — исступленно кричат они, машут руками, бегают взад-вперед или скачут на месте.

Будто в розовую пену падают на сугробы большие снежные глыбы.

— Ой, девчата! — вдруг вырывается у Сони отчаянный крик. Падает из рук лопата.

Подруги тесно обступают Соню. С девушкой что-то случилось. Почему большие серые глаза ее полны слез?

— Что с тобой, скажи? — теребят девушки.

— Ой, подружки, больше сил моих нет молчать.

— Эй! — обрывает пробегающий мимо солдат, и все принимаются за работу. Солдат уже далеко. Соня, бросая лопату за лопатой снег, взволнованно говорит:

— Смотрите, вон внизу, в долине, село. Видите?

— Ну, ну?

— В этом селе я родилась, прожила все детство. Это село называется Катеринкой. Там и сейчас живет моя бабушка Федора. А рядом, по ту сторону речки, другое село. Это Крымка. А вон там, на самом краю этого села, большие белые дома, это школа. В ней я училась в первом и во втором классе. Понимаете, девчата? — Голос Сони дрогнул. Она проглотила подступивший к горлу тяжелый комок.

Подруги понимают Соню. На сердце каждой сонино горе легло, как свое собственное.

— Работа, работа! — заревел подошедший конвоир. И девушки, окружившие Соню, взялись за работу только для отвода глаз. Каждая из них была поглощена своим большим горем от разлуки с родной стороной, с дорогими людьми. Но сонино горе заслонило сейчас все. У них все это было уже позади, невидимо. Здесь же, у Сони на глазах, открылась и кровоточила свежая рана. И каждой в эту. минуту хотелось чем-то помочь, как-то, хоть в малой степени, облегчить горе подруги.

А Соня, бросая тяжелые глыбы снега, горячо говорила:

— Вот бы, девчата, обратиться в пташку малую и улететь бы туда, к бабушке в Катеринку. И почему это только в сказках возможно?

Мимо группы подруг взад и вперед бегает солдат. Он весь дергается, нелепо машет руками. Из глаз у него текут выжатые морозом слезы.

Девушки делают вид, что спешат. Но снежные кубы летят не на сугроб, а куда-то далеко, под откос.

Чернобровая, добрая Галя все ближе наклоняется к Соне. Раскрасневшееся лицо ее пышет жаром. Она тихо, внушительно говорит:

— Соня, слушай меня, Ты должна остаться здесь. Понимаешь?

Соня слышит слова, но смысла ях еще не может понять.

— Что ты говоришь? — растерянно спрашивает она.

— Ты останешься здесь, — повторяет Галя, — пробудешь здесь дотемна, а там — в Катеринку, к бабушке. Теперь поняла? — улыбается Галя.

Соня кивает головой. Она понимает, но все же не до конца.

— Да ну же! — теребит Галя.

— Понимаю, — произносит, наконец, Соня, — но как?

— Вот дура! — вырвалось у Гали. — Слушай! Мимо пробегает солдат. Галя украдкой провожает его глазами.

— Девчата, слушайте меня и делайте все то же, что буду делать я. Прощай, Соня, — слышит Соня слова, чувствует на своих щеках торопливые поцелуи… затем снова галин крик:

— Падай!

Сильный толчок в плечо и затем, как во сне. Колкие удары снега по лицу, телу становятся все тяжелее и тяжелее. И только теперь для Сони сливается в одно и обретает смысл и галины слова, и поцелуи подруг, и холодные объятия снега. И, наконец, эта колючая студеная темнота над головой.

Мелькают четыре лопаты, дружно ложатся тяжелые кубы снега, растет, растет, возвышаясь над другими, большой, шишковатый сугроб.

— Давай, давай! — вопят конвоиры.

Спешат четыре девушки. Бросок лопаты, другой, третий… десятый, и последнее серое пятнышко сониного пальто прямо на глазах у конвоира исчезает в кипенно-белом сугробе.

— Шлюсс![17]

— Файоамт![18]

— Бистро!

Конец работе. Суетня. Крики солдат. Посадка.

Визжат двери вагонов, скрипит закручиваемая проволока. Осипший свисток паровоза, буферный лязг а скрежет сцеплений разносятся по холодному простору степи. Поезд трогается. Он идет на запад, где багровым пламенем догорает закат.

— Вот так так, вот так-так, — переговариваются колеса, пробегая мимо самого высокого снежного бугра.

Девичьи лица в маленьком, забитом дощатым крестом окошке товарняка. Глаза девчат жадно впиваются в каждый проплывающий навстречу снежный холмик. Наконец, вот он, самый большой курган, в котором похоронена их тайна. Лица девушек и грустны и радостны. За грохотом колес не слышно, что кричат они, но по их лицам, на которых смешались грусть и радость, можно догадаться о словах:

— Прощай, милая Соня! Ты счастливее нас. Ты остаешься на родной земле. Помни о нас, подруженька! Мы верим, что придет счастливое время, и мы встретимся с тобою на нашей родимой украинской земле!