Партизанская искра - [48]

Карп Данилович понимал сына. Он видел, что Парфентий ведет за собой молодежь, и отцовское сердце наполнялось гордостью. Поэтому при разговорах с матерью он всегда поддерживал сына.

— Пусть идет, — вступался он. — Парфень уже большой и сам знает, что можно делать, а чего нельзя. Так я говорю, сынку?

— Так, тату, — благодарно улыбался ему Парфентий в ответ.

— Только не пей водку, не кури, не озоруй, это нехорошо. А гулять гуляй. — Отец понимающе подмигнул Парфентию и, обращаясь к матери, проговорил:

— Скучно ему, мать. Да и всем им. Наши хлопцы привыкли к свободе и всегда вместе быть, а тут им хотят крылья подрезать, да в клетку посадить, вот они и. мучаются, места и пути себе не находят, — вразумлял жену Карп Данилович. Сам же он думал иначе. В глубине души он догадывался, что сын вместе с товарищами нашел свое место и верный, прямой путь.

Глава 4 СОНЯ

Поезд сделал несколько рывков, проскрежетали мерзлые сцепления вагонов, оттрезвонили буфера и сразу стало тихо.

В голубом морозном воздухе простерлись холмистые степи. Снега, снега без конца и края. А по ним глубоко вмятые хаты сел в легких кружевах заиндевелых садов.

Заколдованная тишина, и только слышно, как впереди мерно пыхтит паровоз:

— Пш-пшшш-пш-пшшш…

Завизжали отворяемые двери товарных вагонов, и вмиг смешалось вместе: и скрип множества сапог на снегу, и вой примороженных роликов вагонных дверей, и хриплые голоса немецких солдат-конвоиров:

— Эй, русски, вег![14]

— Алле эраус![15]

— Давай, давай!

— Бистро!

Солдаты в непомерно длинных шинелях кутались от холода в подшлемники до самых глаз, выгоняли из вагонов девушек, грубо, бесцеремонно хватая за рукава, за концы платков и сдергивая их прямо в снег под откос.

— А ну, не хватай… погаными руками, — отрезала невысокая, совсем юная девушка в сером пальто и пушистом белом платке. Она резко отдернула локоть от руки немца и спрыгнула под откос в сухой хрустящий снег.

Девушки, подруги по вагону, подняли солдата на смех. Он было нахмурил, не то от мороза, не то от природы, белые брови, но смех девчат обезоружил его и он засмеялся в подшлемник глухо, будто зажатым ртом. Но девушка в сером пальто не разделяла веселья немца. Она отвела в сторону взгляд, полный гнева и презрения. Крупные серые глаза ее, под широкими темными бровями, были холодны и строги. Еще резче обозначилась бороздка, разделяющая надвое ее крутой упрямый подбородок.

— Молодец, Соня! Смелая ты! — с восхищением сказала одна из подруг, помогая девушке выкарабкаться из сугроба на насыпь.

— А что их бояться теперь, Галя! Ведь хуже того, что ожидает нас там, впереди, и придумать трудно, — ответила Соня, глядя в холодное сизое пространство. И вдруг взгляд ее упал в долину реки. Там внизу, под горой, окутанное пышным покровом снега, лежало большое село.

Соня отшатнулась, затем провела варежкой по глазам, — «не сон ли это?».

— Девчата! — вскрикнула она.

— Что ты, Соня? — спросила Галя, заметив резкую перемену в настроении подруги.

— Погодите, погодите…

Девушки в недоумении. Они тесно обступают Соню.

— Ты ушиблась? — спрашивают они.

— Да… то есть нет… не то… не то… — тихо повторяла Соня. Голос ее дрожал. Подруги заметили, как она изменилась в лице, сошел румянец со щек, глаза, устремленные туда, в долину, стали грустными. Казалось, вот-вот из них выступят и покатятся по щекам крупные горячие слезы.

— Что ты там увидела? — допытывались подруги.

— Ничего. Я просто… вспомнила… — невнятно проговорила Соня.

— Давай, давай, русски! — горланили конвоиры, продолжая вышвыривать девушек из вагонов.

Вскоре вся насыпь вдоль вагонов пестрела разноцветьем девичьих платков.

Крича и ругаясь, конвоиры выстраивали девушек строго повагонно, раздавали лопаты и гнали вперед. Там, от самого паровоза, на несколько сот метров длиною, бугрился вдоль линии снежный занос.

Солдаты отмеривали шагами участки и расставляли девушек на расчистку пути. Шнелль![16] Давай, давай! — Бистро!

Солдат подгоняла война, девушек торопили солдаты. Они выгаркивали в подшлемники весь запас русских и немецких ругательств. Немцы нервничали. Утерянная надежда на легкую победу на востоке порождала отчаяние, а отчаяние влекло за собой злобную нервозность и лихорадочную спешку во всем. Да и не зря нервничали солдаты вермахта. Под Москвой советские войска разбили их лучшие отборные дивизии. Пришлось остановиться, а затем с крупными потерями откатиться назад. Страшно подумать обо всем этом.

Но девушкам некуда торопиться. Куда спешить им? И зачем? Позади, за многоверстной снеговой далью остались родные села, города, а в них матери, братишки, сестренки малые. И кто может сказать, придется ли вновь свидеться и от радости, или от горя лютого, неуемного, упасть на грудь материнскую и горько зарыдать. — «Эх, маменька моя родимая! Изнурили меня там на чужой стороне, в неволе. И не видела я светлого дня. В глухой тоске считала я дни, часы, минуточки. В снах тревожных виделась ты мне, родная сторонка! Душа моя изныла по тебе. И кто может сказать, придется ли вновь, как прежде, выйти рано поутру с песней в степь, где весенним цветением распускалась жизнь, где все мило сердцу, где каждая травиночка слаще меду».