А на масленицу вморозили в середину пруда столб, на него надели старое колесо, а к колесу привязали две длинные жерди крест-накрест. И к концу каждой жердины — салазки. Устроили бешеную карусель. Ну давай, садись, держись, кто дольше удержится!
Как впрягутся ребята в колесо, как раскрутят, так тебя словно какая колдовская сила поднимет, свернет в охапку и в сугроб закинет. На десятом круге обязательно все слетали.
А учительница смеется и объясняет:
— Это центробежная сила действует.
Однажды она с Кочетковым поспорила, кто дольше удержится. И как ни держался Иван — первым слетел.
А она на двенадцатом кругу — за ним. И в один сугроб.
Ничего. Шапка с нее прочь, валенки прочь.
Ребятишки ее валенки разыскивают. Иван на руках несет в кузницу погреться. Там пламя так и пышет, в ее глазах отсвечивает. Кузнец Агей по красному железу бьет и приговаривает:
Ох ты, пламенна душа,
Озорна, да хороша!
А парни-женихи с посиделок ушли, вокруг вьются:
— Анна Ивановна, прокатись со мной!
— Анна Ивановна, обучи на коньках фигурять!
Некогда стало в карты играть. Не к чему стало самогон пить, и без того весело.
— Ну, братцы, нынешняя зима как и не зима!
— И откуда к нам такую ласточку занесло?
— Из южных краев, говорят. Ишь черная, как цыганка.
А завистливые бабоньки свою песню поют: — Ой, погодите, она вам зимой весну сделает! Околдует, как дураков, да улетит!
И вот наступила масленица. Веселое время, когда в деревнях блины едят, брагой запивают. И солнце в небе сияет, как блин. И снега белые оседают, тают, как сметана.
И дороги темнеют, маслятся, как подмазанные масленым помазком.
Шум, гомон на улицах. Допоздна не расходится народ.
Запрягают коней, сажают детвору, баб, девок в пестрых платках и катаются вперегонки по улицам. Колокольчики звенят, бубенчики гремят. Гармошки наигрывают.
Любуется на катающихся народ, допоздна не расходится.
А закатится красное солнце за белые снега, зажигают люди костры масленицу провожать.
Жгут соломенные чучела на перекрестках дорог. Выходят со смоляными факелами за околицу — «оттаивать» ее, соскучилась за зиму под сугробами, давно не отворялась околица.
И учительница везде с народом. Не отказывается, когда на блины позовут. Шутит, смеется, чудные слова говорит:
— А знаете, что мы с вами делаем, отправляя блин в рот? Пожираем солнце! Ведь блин — это древнеязыческий символ солнца. И славяне его пожирали, чтобы набраться к весне солнечных сил, а не просто так!
И вот однажды зазвали ее Алдохины. Блины у них замечательные. На пшенной каше с толоконной приправкой. И толсты и прозрачны, как кружево.
Такому блину душа радуется.
Ест учительница блины, а сама все в окошко поглядывает. И вдруг на улице шум, гам, вбегают в избу Гришка, Васька, Мишка с ревом:
— Батяня, тебя ребята жгут!
За ними соседка:
— Силан, тебя пионеры палят!!
Выскочил Силан из-за стола, как вихрем поднятый, подумал, что его сараи горят или его амбары подожгли.
Огляделся с крыльца и видит: впрягшись в сани, пионеры волокут его чучело. Обрядили соломенную фигуру пузатую, ну точь-в-точь, как он, усы, бороду из пакли приделали, нахлобучили старую шапку, подожгли и мчат по селу, к околице. Ветер пламя раздувает. Горит-чадит кулацкое чучело, народ смешит.
Хотел крикнуть Силан что-то грозное, а во рту блин непрожеванный застрял. Взревел он не своим голосом, как медведь на рогатине. Сорвался с крыльца и вдогонку за санками.
Разлетелись ребятишки в разные стороны, как воробьи от ястреба. А кулачина подбежал и давай огонь снегом закидывать. Топчет солому валенками. Хлещет чучело полами пиджака. Бьет под соломенные бока кулаками.
Сбежался народ:
— Смотри, кулак сам себя бьет!
— Гляди, Силан солому ломит!
Потеха, да и только.
Вернулся Силан домой, управившись со своим «портретом», сам не свой. Волосы дыбом, борода припалена, щеки красные, нос в саже. При виде такого родные дети не выдержали, фыркнули и покатились со смеху под лавки.
А учительница выскочила из-за стола, выбежала на улицу да и упала в снежный сугроб.
Все село хохотало, от мала до велика.
Долго потом вспоминали метелкинцы, как повеселили пионеры масленицу.
После проводов масленицы случилось в Метелкине еще одно событие, о котором много судачили. Умерла жившая у попа Акакия старая барыня. Та самая сумасшедшая старуха, которая только и делала, что вязала синюю варежку и, связав, снова распускала. И чуть что, хватала под мышку клубок синей шерсти и, спасая его, как драгоценность, убегала от людей подальше.
Посмеивались над старухой. Вот ведь до чего дошла.
А до революции какими богатствами владела. Что дом, что усадьба, что экипажи выездные, что рысаки племенные — всем на зависть. Поля ее — глазом не окинешь, леса ее — на коне не объедешь. Все жители вокруг на нее работали.
А сколько в доме золота, серебра! А сколько на самой бриллиантов: бывало, как наденет их да как явится в церковь, так народ и зажмурится от их ужасного блеска.
И вот все исчезло. Нажитое не своим трудом все прахом пошло. И осталась у барыни облезлая кошка да синих ниток клубок. И приютил ее поп Акакий из милости, помня ее старые подачки.
