Паром через лето - [5]

движение листьев

за двадцать шагов различая.

Осенний стожок перед ним,

как божок невысокий,

встает, подбоченясь,

из зарослей желтой осоки.

И близость реки

он в лесной духоте ощущает —

край пестрой палитры

под ультрамарин очищает.

Чернеет обитель,

грохочет пустая телега,

подкова в пыли —

словно давешний след печенега.

На красном песке

просыхают зеленые сети.

Паром подвигается

к левобережью Исети.

Художник торопится,

красок ему не хватает:

он к чистому цвету

большое пристрастье питает.

Темнеет, светает…

Кончается осень однажды,

но не утоляет

мучительной творческой жажды.

Художник, художник!

Полжизни на это убудет.

И может случиться,

что кто‑нибудь нас не забудет

и тоненькой кистью

потянется к краскам отважно.

И солнце его ослепит…

Остальное — не важно!

РОМАНС

Средь осени, в пустом уже лесу,

средь теплого рассеянного света,

когда‑нибудь отважившись на это,

я ваше имя вслух произнесу.

Средь осени нечаянно усну

и стану видеть новыми глазами

за вашим светлым именем, за вами —

ладонь дождя, прильнувшую к окну.

Наступит время сказок и чудес,

вокзалов, писем, выдумок волшебных

для вас и для меня, уже вошедших

средь осени в пустой и грустный лес.

ДО НОВОГО КАЛЕНДАРЯ

В лесу задувает осенний сквозняк,

дожди протяженней и чаще.

Последний костер, как таинственный знак,

мигает в березовой чаще.

Последний костер означает — зима

в короткие сроки наступит.

Холодная ясность и трезвость ума

любые затраты окупит.

Забудется все, что не пахло теплом,

скитаньем по лесу и хлебом.

И острое зренье под новым углом

займется остуженным небом.

Пространство под тяжестью белых щедрот

увязнет в блистательном быте,

долина продолжит естественный ход

естественных зимних событий…

Наверное, нужен особый словарь

для нашей мучительной связи,

когда еще только светлейший январь

выходит в светлейшие князи.

И музыкой вьюги, и блеском свечей

подскажет застолье немое,

что праздник, который наступит, — ничей

и елка прекрасна зимою.

Пусть белая вата означит сугроб,

горбатый, как свернутый парус,

и древо запахнет, как сладкий укроп,

и с веток прольется стеклярус.

Дай бог не расстаться со зреньем детей,

чтоб видеть не с черного хода

неясную им подоплеку затей

на проводах старого года,

чтоб новою блажью упилась душа

как будто ни в чем не бывало:

следить за снегами, почти не дыша,

сквозь стеклышко в форме овала…

* * *

Опять и светло и пустынно.

Соломою ветер шуршит,

как будто забыли пластинку

и шорох снимают с души.

Вы бродите полем окрестным

в подпалинах рыжей стерни;

нет музыки в вашем оркестре —

остались пюпитры одни.

И птица летит вертикально,

и вы замечаете вдруг,

что узкое небо стекает

на землю из ковшика рук…

* * *

Сладко думать о былом.

Ничего не позабыто:

печь с малиновым теплом,

две свечи — подробность быта;

иней выступил в пазах

между бревен почернелых,

вьюги призраки — в глазах

у окошек очумелых.

От крылечка до угла,

от зимовья до поселка —

ослепительная мгла,

бесконечная поземка.

Чай с рябиной, черствый хлеб,

пир на скатерти бумажной.

Сколько мне сегодня лет —

мне пока еще неважно.

Мне семнадцать. Или так:

восемнадцать. То и дело

мне мерещится литфак

краевого академа.

И районная печать

отвечает мне неловко,

что нездешняя печаль

хороша, когда у Блока…

* * *

Поляны старые покинуты.

Черна дороги полоса.

Осенней радиоактивностью

пустые светятся леса.

Колеблющимся продолжением

неимоверной высоты

стоят озера порыжелые,

по грудь вошедшие в кусты.

За переправою паромною,

ступая на сырой песок,

узнаешь ли свою прародину

от рощицы наискосок?

И горьковатый дым отечества,

и тихий холодок земли,

где как весы стоят аптечные

колодезные журавли?..

РЕФРЕН КОСТРА

Пока костер, дыша углями, жил,

в логу за косогором ухал филин,

ручей гремел средь каменных извилин

и эхо отдаленное будил

в ночном лесу. Пока костер, дыша

углями, покрывался слоем пепла,

ночь безнадежно старилась и слепла.

Потом, когда багровый лунный шар

в ущелье заглянул, все стало резко

очерчено тенями. Лишь костер,

дыша углями, был туманно стерт,

как временем разрушенная фреска.

(Протяжной монотонностью цикад

так надолго и крепко заворожен,

я ждал, когда, ступая осторожно,

роса начнет кропить отлогий скат

горы.) А рядом фыркали ежи,

и сотни звезд, процеженных сквозь ели,

мелодией старинною звенели,

пока костер, дыша углями, жил.

* * *

Мне зимние птицы опять нагадали

пустую дорогу, прозрачные дали,

поляны под снегом и мерзлую глину

на склоне горы, уходящей в долину.

Лиловое пламя костра шелестело.

И небо, пропахшее дымом, летело

под кроны деревьев, под черные своды

холодным крылом небывалой свободы.

И все, что доселе невнятно звучало,

отныне февраль ледяной означало,

где опыт сомненья нашептывал ложно,

что жить бесконечно почти невозможно.

Но я‑то ведь знал, что мое прекращенье

всего лишь исходная грань превращенья

в крылатого жителя зимней долины,

клюющего кисточку мерзлой рябины.

В корявый орешник со склона оврага,

который не ведает большего блага,

чем желтое солнце на хмуром снегу…

И, руки раскинув, застыл на бегу!

МОНОЛОГ

Мы живы,

хоть бронза и стала

одеждою нашей навеки.

Как жилы,

под кожей земли набухают

весенние реки.

В просторе,

где небо бездонно синеет

над теплою пашней,

простое

дыхание ветра

пускай вам напомнит

о павших.

…Мы тоже

так молоды были,

когда в огневой круговерти

итожить

последней гранатой пришлось нам